– В этом я как раз не уверена. В последние месяцы я чувствовала себя здесь счастливее, чем могу выразить словами.
– Мы не меньше твоего счастливы, что ты с нами.
Снова кашель, снова поглаживания.
У Сильвии заныло сердце. Нью-Йорк. Достаточно ли он далеко?
Она понимала, что должна уехать из Парижа, иначе ее сердце разобьется, но еще не была готова насовсем оставить Европу и заняться книжным магазином в Нью-Йорке, и потому, когда ей на глаза попался плакат Красного Креста о наборе добровольцев в Сербию, возбуждение затопило ее с головы до пят. Она никогда не бывала в Белграде, и она хотела хоть чем-то помочь военным действиям. «Призыв на службу – дело столь же благородное, как и призыв к служению Богу», – часто повторял ее отец, а Сильвии уже доводилось быть волонтером – в 1916 году, когда она отправилась в сельскую глушь Франции помогать крестьянам пахать земли. Нет, она не перевязывала раны и не сидела за рулем кареты скорой помощи, но и ее работа была тяжелой и благодарной, и позже Сильвия тосковала по такой цели и по очищающему физическому труду.
Так что конец 1918 года застал ее почти в двух тысячах километров к югу от Парижа, одетой в брюки цвета хаки и с рюкзаком, набитым консервами и стопкой дорогих ее сердцу книг, включая «Портрет» Джойса, который в последнее время она страстно жаждала перечитать; она нашла утешение в том, как герой стремится прийти к более самобытному образу жизни в этом мире. Она узнавала себя в попытках Стивена Дедала обрести смысл через интеллектуальный поиск, ей приносили искупительное освобождение его описания похоти, в милосердные моменты заглушавшей чрезмерное кипение его разума. Каково это – отдаваться страсти настолько, чтобы забылись все прочие беды?
Сейчас забыться у нее получалось, только когда она сосредоточивалась на нуждах селян под Белградом и подвергала свое тело тяжелому многочасовому труду.
Хотя Перемирие[22] объявили совсем вскоре после ее приезда, противопехотные мины по-прежнему оставались в земле, а вражда между недавними противниками никуда не делась. В итоге то и дело вспыхивали отдельные стычки со стрельбой, в результате которых люди получали ранения от шрапнели, требовавшие ухода, к тому же местному населению от мала до велика не хватало одеял, одежды и обуви, средств гигиены и, конечно, продовольствия. Сильвия была и сиделкой, и заботливой тетушкой, и амбулаторной медсестрой; она штопала носки, читала вслух, писала под диктовку письма, держала за руку и делала все прочее, в чем нуждались вверенные ее попечению люди.
Всякую минуту раздавался какой-нибудь громкий звук, и, хотя ее ухо тотчас распознавало безобидный скрип двери или чих автомобильного мотора, Сильвия замечала, что молодые мужчины вокруг нее – на лазаретных койках ли, в тавернах, на рынках – вздрагивали, съеживались, а то и пытались спрятаться, вжимались в землю или, скорчившись, норовили заползти под перевернутый