– Артиллерия тоже нужное дело. Метко стрелять из пушек кому-то надо. Вот снарядов бы нам. Распротак их мать и бабушку! Смирнова вона покалечили. Оклемается или нет? Хороший был командир. Не скрывал своего гнева на царя и его командиров от ушей солдатских. Сволочи! Распочали войну, а воевать нечем. У германцев при каждой батарее пулемет, а у нас!.. – махнул безнадежно рукой и прослезился. От беспомощности своей заплакал.
– Ну ладно, ладно, побратим. Не распускайся.
– Как не распускаться, вам бы помочь надо, а нечем. Где головы у генералов? Может быть, вместо голов жопы? Так пусть они их поменяют местами. Пошто же гибнет солдат почём зря?
– Зря гибнет много нашего брата. Ума, верно, мало у наших командиров. А ить они всё ведают, всё понимают, но ничего поделать не могут. Война – это не охота на медведя.
– То так, но если ты не готов к войне, так сиди и не рыпайся. А коль готов, то выходи на бой. Э, что говорить, бедлам и суматоха. Жаль Смирнова. Человечный был командир.
– Погоди хоронить, еще вернётся. Человек живучей всякой твари. Оклемается.
– Будем надеяться на бога.
– Не поминай бога в этой мертвечине, Петька. Не молись ему и не проси от него милости. Отверзи он лик своя от люда земного. Присядем, чтой-то дрожит тело. Нет ли спиртного?
– Найдётся, – бросил сбоку Козин, подавая флягу. – Снял вот с убитого австрийца.
– Эко ты смел, а я до сих пор не могу ничего брать от убитых. Не приемлет душа.
– Пустое. В такой кровище, да ещё говорить о душе, оставь! Сам сказал, что здесь не след поминать бога. Голодны ить, так хоть от них напитаемся, – говорил и говорил Козин, выкладывая еду на полу шинели. Она тоже была в крови. – Негде и хлеб положить, всюду кровь и кровь, но это, кажись, русская. Шинелишка-то капитана Смирнова, знать, не столь противно. А с хлеба мы уберём кровь, вот и чист. Доставай, Петька, кружки, хлобыстнем за победу русского оружья. А не подоспей Устин, то теперь бы за нас пили, за упокой наших душ. Убитые ить сразу летят в рай. Грешен или не грешен, всё одно туда же. Убит на войне, убит за ради царя-батюшки, коий послан сюда самим богом. Эко заморочили головы народу-то. Царь – от бога. Ха-ха-ха! Да он рыж, он хил, он труслив. Неужели бог не мог поладнее послать нам царя?
– Хватит, Федьша. Наливай, так и быть, выпью.
– Ты не останавливай его, Устин. После боя он всегда говорлив. Он говорит, а я молчу. Правду говорит, коей в другом месте и не сказал бы. Говори, Федя, говори, дай душе роздых.
– А что говорить? Неча говорить. Я вот толкую, что властители наши глупы и безмозглы. Все, как один, недоумки. А пошто? А пото, что, пришед к власти, они перестали возвышать свой ум. Пребывают в лености. А у ленивого человека и ворота наперекос, рот набок, соплю лень высморкать. А раз лень, то и ум ленив. Нет мужицкой хватки, мужицкого задора. Вот и вышло, что мужик перерос властителей умом и хваткой. А с чего же это я буду недоумку