Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели. В. Р. Аминева

target="_blank" rel="nofollow" href="#n53" type="note">53 В статье «Безнең милләт үлгәнме, әллә йоклаган гынамы?» («Умерла ли наша нация, или она только спит?», 1906) поэт призывает: «…давайте окропим нашу нацию душистым нектаром цветов литературы, овеем её мягким ветерком газетных вееров и вольём в её уста живительную влагу объединения и совместного труда; вдохновим её музыкой, услаждающей душу, в ярких картинах отразим её собственное лицо; пусть раскроются её глаза, пусть оглядится она вокруг, соберётся с мыслями…» (Пер. И. Ахунзянова).

      Стихотворение Г. Тукая «Хөрриятә» («К свободе», 1907), как считает Г. Халит, своими свободолюбивыми мотивами и возвышенно-одическим строем напоминает пушкинскую оду «Вольность» (1817)54. Для Г. Тукая, как и для А. С. Пушкина, свобода – высшая ценность бытия, имеющая всеобъемлющий, универсальный смысл: это свобода и политическая, и духовная. Свобода – это двигатель истории, в которой лирический герой Г. Тукая ищет пути к правде, справедливости, равноправию. В стихотворении татарского поэта, как и у А. С. Пушкина, разворачивается картина бедственного положения народа, которая приобретает характер вселенской катастрофы. С этой целью используются образы и мотивы, восходящие к апокалиптически-эсхатологической парадигме: затмение солнца, распад луны, трубный зов, падающие на землю звёзды, улетающая от рода людского птица Симург55. Знаки «конца света», последовательно отсылающие к событиям культурной мифологии, образуют символическую перспективу, указывающую на разрушение и гибель упорядоченного космоса, торжество над ним хаотических сил.

      Өмүре әһле дөнья бунлара тәслим улынмышдыр;

      Табигыйдер ки, йөрмәз бу санәмләр раһе әһдадан.

      Дәниләр ашмыш әгъляйә, галиләр дөшмеш әднайа;

      Ки сән лотфыңда тәфрикъ ит – аер әгъляйи әднадан.

      Кыямәтдер бу көн: шәмсе хакыйкать мөнхәсиф улды;

      Камәрләр иншикакъ итде, гакыллар шашты гаугадан.

      Нөҗүме иттихад күкдән дүкелде йирләрә шимди;

      Җиһанда хиссе инсият озак кәрратлә Ганкадан56.

      (Судьбы народов вершили бездушные ложные боги,

      В сумрак вели их дороги, обмана исполнены злого.

      Низкий и подлый – возвышен, унижен – высокий душою.

      Пусть твоя воля поставит на место того и другого.

      Света конец наступает, и правды светило померкло.

      Луны распались, и разум затмился от трубного зова.

      Звёзды единства низверглись, и, как легендарная птица,

      Ты, человечность, всё дальше от рода людского!57)

Перевод Р. Морана

      Ю. Г. Нигматуллина констатирует: «Всю глубину отчаяния человека и общества, не получивших долгожданной свободы, выражают метафоры в стиле классического восточного романтизма»58. Она выделяет в стихотворении элементы поэтической системы, характерной для древнетюркской поэзии: изобразительность, равнозначность образов и деталей, синхронность развития лирического действия как чередования одномоментных картин и др.59 В последнем издании под названием