Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели. В. Р. Аминева

башка милләтең тәрәкъкыйсенә ваһ-ваһлар79.

      (Как вулкан я силён и огонь в моём сердце пылает!

      Я щитом предстаю на путях суетливых времён.

      Только плачет душа, что в народе так тускло мерцает

      Веры чистый огонь, той, которой уж мир пробуждён80.

«Шагыйрь вә Һатиф» («Поэт и небесный голос»), 1906) Перевод Н. Ахмерова

      Эстетико-художественный дар в ряде стихотворений Г. Тукая осмыслен в образах света, огня, пламени:

      Күкрәгемдә минем шигырь утым саумы?!81

      Огонь поэзии, гори в душе моей!82

«Поэт», 1908. Перевод А. Чепурова

      Архетипическая память, связанная с символикой огня и света, имеет принципиальное значение для метафорической и обобщённо-философской трактовки сущности и назначения поэтического творчества. Таким образом акцентируются божественное происхождение литературы и божественная сила слова, способного совершенствовать людей и вести общество к миру и свободе. Дума о возможностях слова, его способности возрождать к жизни в стихотворении «Китап» («Книга», 1909)83 высвечивает картину душевного состояния человека, измученного борьбой, не находящего себе места в мире, одинокого и страдающего:

      Һич тә күңлем ачылмаслык эчем пошса,

      Үз-үземне күрәлмичә, рухым төшсә,

      Җәфа чиксәм, йөдәп бетсәм, бу башымны

      Куялмыйча җанга җылы һичбер төшкә;

      Хәсрәт соңра хәсрәт килеп алмаш-алмаш,

      Күңелсез уй белән тәмам әйләнсә баш,

      Күзләремдә кибеп тә җитмәгән булса

      Хәзер генә сыгълып-сыгълып елаган яшь…84

      (Когда душа измучится в борьбе,

      Когда я ненавистен сам себе,

      Когда я места в мире не найду

      И, утомясь, проклятье шлю судьбе;

      Когда за горем – горе у дверей

      И ясный день ненастной тьмы темней;

      Когда в печали белый свет не мил,

      Когда не станет сил в душе моей…85)

Перевод М. Петровых

      На этом жизненном фоне воздействие слова сравнивается с приобщением к иному, космическому измерению мира, в котором есть «путеводная звезда», исторгающая поэта из круга жизненной суеты:

      Рәхәтләнеп китә шунда җаным, тәнем,

      Шуннан гына дәртләремә дәрман табам;

      Укып барган һәрбер юлым, һәрбер сүзем

      Була минем юл күрсәткүче йолдызым;

      Сөйми башлыйм бу дөньяның ваклыкларын,

      Ачыладыр, нурланадыр күңлем, күзем;

      Җиңелләнәм, мәгъсумләнәм мин шул чакта,

      Рәхмәт әйтәм укыганым шул китапка;

      Ышанычым арта минем үз-үземә,

      Өмид берлән карый башлыйм булачакка86.

      (Я исцелён, я счастлив, я живу.

      Я пью тебя, отрада из отрад.

      И слово, мной прочтённое тогда,

      Встаёт как путеводная звезда,

      Бесстрашно сердце, радостна