– Ма, сколько раз повторять? Я не лесбиянка! И не интересуюсь.
Та качнула головой в шуточной печали.
– А ведь я возлагала на тебя такие надежды! – изобразила она вздох и кивнула на прилавок, заваленный щуками и карпами с открытыми ртами, выпученными глазами, блестящей серебром чешуей. – Вот тебе наглядный урок.
– Это рыбный прилавок.
– Это знак, что в море полно рыбы.
Мать подошла к нему, постучала ногтем по стеклу. Я неохотно шагнула следом.
– Видишь? Представь, что каждая рыбина – это одинокий парень.
Я уставилась на рыбу. Рыбины, стопками по шесть тушек на колотом льду, как будто уставились в ответ.
– Манеры у них явно получше, – заключила я. – С некоторыми, наверное, и беседовать поприятнее.
– Хотите рыбу? – спросила низкорослая азиатка в резиновом фартуке до пола и с разделочным ножом в руке; я на секунду даже задумалась, не одолжить ли его и каково было бы выпотрошить Брюса. – Хорошая рыба!
– Нет, спасибо, – ответила я.
Мать увела меня обратно к столику.
– Не расстраивайся ты так. Уже через месяц этой статьей будут клетки попугайчикам застилать…
– Какая окрыляющая для журналиста мысль.
– Не язви.
– А что мне остается, – вздохнула я.
Мы снова сели. Мать подняла стаканчик с кофе.
– Это все потому, что его взяли на работу в журнал? – смело предположила она.
Я вздохнула уже глубже.
– Возможно, – признала я.
И правда: увидеть, как звезда Брюса всходит, а моя торчит на месте, все-таки обидно. Даже если бы в его первой статье речь шла не обо мне.
– У тебя все хорошо. Будет и на твоей улице праздник.
– А если нет?! – вскинулась я. – Что, если у меня так и не появится другая работа, другой парень…
Мать махнула рукой, мол, даже думать о подобном слишком глупо.
– Ну а вдруг? – сбивчиво настаивала я. – У него теперь колонка, он пишет роман…
– Говорит, что пишет роман, – заметила мать. – А это не обязательно правда.
– У меня больше никогда не будет парня, – безжизненно отрезала я.
Мать вздохнула:
– Знаешь, наверное, здесь отчасти есть и моя вина.
Тут я насторожилась.
– Когда твой отец говорил всякое…
Такой поворот беседы меня совершенно не устраивал.
– Мам…
– Нет, нет, Кэнни, дай мне договорить. – Мать глубоко вздохнула. – Он был ужасен. Жесток и ужасен, а я позволяла ему слишком многое и слишком долго молчала.
– Что было, то прошло.
– Я сожалею, – произнесла мать, и эти слова, пусть я их, разумеется, уже от нее слышала, в который раз причинили мне боль, ведь они напоминали мне, за что она извиняется и как плохо тогда было. – Сожалею, потому что знаю, что из-за случившегося ты и стала такой.
Я встала и, подхватив наши стаканчики, остатки брецелей, использованные салфетки, направилась на поиски мусорного бака.
Мать последовала за мной.
– Какой