Но ты спросишь, почему я все пишу и пишу про любовь
И в устах моих вот эта немужественная книга?
Мне напели ее не Каллиопа и не Аполлон:
Вдохновение мое – от красавицы.
Если бегают по лире пальцы, белые, как слоновая кость,
Мы любуемся этим делом —
Как проворны эти пальцы. Если волосы сбились на лоб,
Если выступает она в косском блеске и в пурпурных туфельках —
Вот и тема; а если глаза ее в дремоте —
Вот и новый предмет для сочинителя.
Если, скинув рубашку, она забавляется со мною —
Это стоит нескольких Илиад.
И чего бы она ни говорила и ни делала,
Мы сплетем бескрайние сплетни из ничего.
Вот какой мне выпал жребий, и если бы
Я и мог, Меценат, обрядить героя в латы, то не стал бы,
И не стал бы звякать о титанах, ни об Оссе, вздыбленной на Олимп,
Ни о гатях через Пелион,
Ни о древнепочтенных Фивах, ни о славе Гомера над Пергамом,
Ни о Ксерксе с двудонной державой, ни о Реме с царской его роднею,
Ни о карфагенских достойнейших фигурах,
Ни о копях в Уэльсе, и какая прибыль от них у Мара.
Да, деянья Цезаря – это вещь… но лишь как фон,
Обошелся же без них Каллимах,
Без Тесея, без ада, без Ахилла, любимчика богов,
И без Иксиона, без Менетиевых сыновей, без Арго
и без гроба Юпитера и титанов.
Вот я и не трепещу нутром на все эти Цезаревы «О!»
И на голос флейты фригийских предков.
Ветры – моряку, пахарю – волы,
Воину – считать раны, а овцепасу – агнцев;
Нам же в узкой кровати – не до битв:
Каждому свое место и на каждый день свое дело.
Умереть от любви – благородно; прожить год без рогов на лбу – это честь.
А она еще ругается на девиц легкого поведения
И корит Гомера, что Елена ведет себя невоспитанно.
Когда смерть смежит наши веки,
Мы отправимся, голые до костей,
На одном плоту, победитель и побежденный,
Через Ахеронт – Марий и Югурта одним этапом.
Цезарь строит план против Индии,
По его указке потекут и Евфрат, и Тигр,
На Тибете – римские полицейские,
У парфян – наши статуи и римская религия;
И общий плот через дымный Ахеронт,
Марий и Югурта – вместе.
На моих похоронах не быть свите с ларами и масками предков,
Не взревет моя пустота из труб,
Ни Атталова мне ложа, ни надушенных саванов —
Маленькое шествие за маленьким человеком.
Довольно, что я захвачу три книги, —
Этот дар Персефоне чего-то стоит.
Моя голая грудь в рубцах —
Вы за нею, вы вскликнете мое имя, вы исправно
Поцелуете меня в губы в последний раз
Над сирийским ониксом, уже разбитым.
«Ныне праздный прах,
Прежде