Как ни совестно Антону было в этом признаваться, но он любил, когда назначался карантин. Даже само это непонятное слово вселяло в него недостойную радость. Ибо для него оно означало, что дети, хоть ненадолго, но оставят его в покое, что никто не будет к нему цепляться. Для него наступила долгожданная передышка, когда он мог позволить себе расслабиться, а не вздрагивать от каждого шороха за спиной.
Антон был в этом осеннем саду совсем один. Перед ним лежали листья, которые он сгреб в кучи, – их нужно было запалить. Но перед этим Антон делал странное: он падал на листья и зарывался в них лицом. Боже, как они пахли! Грибной прелостью и пряностями, мокрой землей и перезрелыми яблоками! Антон рассмеялся молодо, задорно, сам не зная отчего. В его смехе не было никакого смысла, – разве что одна радость бытия, неимоверного удовольствия, что он живет на свете! Разное ему пришлось пережить, увидеть, перечувствовать, передумать, но никогда, никогда не допускал он мысли о том, чтобы наложить на себя руки. Всё-таки жизнь была для него каким-то священным даром, – и не ему было ставить в ней точку.
Антон катался в листве и посмеивался над собой: будто и не человек он был, а какой-то зверек, волчонок, – и приходил в еще больше восторг от этой мысли! Вот если бы он был псом, – тогда бы он зажил, наслаждаясь полной свободой действий, играя весь день напролет. А, может быть, и до Ярославля бы добрался, ведь ему уже не нужен был бы билет. Он был уверен, нашлись бы добрые люди, которые дали бы ему поесть! Антон заметил, что люди охотнее кормят собак, нежели других людей. А в Ярославле он сел бы напротив какого-нибудь храма, запрокинул бы свою лохматую морду и, слегка подрагивая хвостом, часами созерцал бы красоту, воплощенную в камне!
Странные мысли посещали Антона иногда, наподобие вот такой метаморфозы с собакой. Антон знал, отчего это происходит: его почти ничем не заполненному мозгу нужно было о чем-то думать, – вот он и пускался в такие невероятные мысленные перевоплощения. Антон запалил листья. Влажные, они почти не горели, а только тлели, испуская шипение. И зачем нужно было жечь листья? Потому что директриса распорядилась. Наверное, так делали, когда она была маленькой. У людей почти все привычки – из детства. И они не меняется, даже если в один прекрасный день доказывается их ошибочность.
Мать пришла только через три дня, – как показалось Антону, более изможденная и еле стоявшая на ногах. Сказала, что, наверное, заразилась от младшего сына. При этом от нее резче, чем в прошлый раз, несло водкой, – но Антон не решился ей об этом сказать. Она, конечно, пила, и он знал об этом, – но что это могло изменить в его отношении к ней? Ему было жалко ее, потому