Как здорово, что у человека есть труд! Труд лечит душу, просеивая сумбурные мысли сквозь великое сито вселенского порядка. А ведь душа зачастую именно от мыслей и страдает. Душе многие вещи понятны от природы, да вот только из разума, как из улея, постоянно вылетают осы, – и жалят душу, не дают ей покоя, мучают сомнениями: а, может, так, а, может, этак… А труд занимает разум, и у души находится немного времени на отдых, а уж потом, глядишь, – и все встало на свои места. Антон не терял надежды, что совсем скоро его мама появится вновь, и уже заранее простил ей долгое отсутствие.
У Антона был и небольшой повод для радости: теперь, с началом карантина, когда больные дети ели плохо, ему доставалось немного больше еды, и он уже не вставал из-за стола голодным. Наверное, именно это обстоятельство помогло Антону выздороветь после падения и травмы головы, – без хорошего питания ему пришлось бы совсем худо.
В прошлый раз Антон не отдал матери все деньги, оставил немного про запас. Он ждал, выполнит ли она свое обещание про колготы. Уже то и дело срывался мелкий снежок, а по утрам на пожухлой траве лежал иней. Низенькие кусточки, которые еще не до конца потеряли свою листву, стояли в снегу, похожие на вилки цветной капусты. Однажды эту капусту давали в детском доме на какой-то праздник, – так Антон ее даже есть не стал, такая она была необычная! Для него это было так же удивительно, как если бы нормальному человеку подали на тарелке китовое мясо или отбивные из страуса. Тогда, рассматривая кусочки цветной капусты и осторожно ковыряя их вилкой, Антон в очередной раз убедился, насколько узок и ограничен его мир по сравнению с миром нормальных людей.
Антон не без удовольствия думал о том, как тепло его маме будет в новых колготах. От этих мыслей он чувствовал такую щекочущую теплоту, разливающуюся по всему телу, как будто он сам замерзал где-нибудь, а его вдруг одели в теплое, обогрели и дали выпить горячего молока с медом. Ей-богу, Антон радовался за мать так, как будто кто-то позаботился о нем самом.
Каково же было его разочарование, когда в следующий раз он увидел мать без колгот, все в тех же калошах на босу ногу. Она приковыляла к забору и обхватила прутья руками, вероятно, чтобы не упасть. От выпитого ноги почти не держали ее. Старое ее пальто было не застегнуто на верхнюю пуговицу, и в кривом треугольнике воротника виднелась красная, покрытая испариной грудь. Антон не был уверен, что под этим пальто вообще есть что-то из одежды, – и это вызывало в нем негодование.
– Запахнитесь, –