– Блииииииин, – папа начал расстраиваться. – Я ж его туда вниз положил. Он через щель, наверное, вывалился.
«Женщина из Икряного, ты что творишь?», – думаю. «А ты и впрямь колдунья, женщина из Икряного».
Я ищу во всех карманах. Телефон не находится.
И мы сидим и молчим.
Вдруг приходит мысль. А ведь это измена. Он изменил маме.
В моей семье разве было мало любви? Нет, они всегда смеялись вроде бы, когда я видела их вместе. Они обнимались. И прозвища друг другу давали. Всё было: ссоры, скандалы, но и любовь была. Мне кажется.
Но когда появилась эта реальная женщина, я, видимо, провела черту между прошлым и этим днём. Весь мой такой собранный и уверенный отец, потерявший телефон, лежащий с болью в спине, жаловался, вернее, сожалел, что признался. И темнота комнаты его уменьшила. И меня уменьшила.
И как к надежде я возвращалась к блестящей дороге, у которой он стоял тридцать шесть лет назад и ввязывался по молодости в драку.
Зачем-то мне нужно было узнать об этой женщине и даже попытаться с ней познакомиться.
Сидела и смотрела на отца своего с его новыми хворями, или как назвать эту новоявленную боль в спине, вместе с потерянным телефоном и новым статусом, который не произносится в случае одиноких уменьшенных людей.
Бали
Мы с ним прилетели порознь. Сначала я, потом он. Теперь мы оба загорели, получили много впечатлений от красот, от океана, от солнца, от всего. И мы шли однажды молча вечером по берегу. Я прошла немного вперёд. Мы с папой никогда не умели ходить вместе, всегда кто-то впереди, а кто-то плетётся. И мне показалось, что он снимает на смартфон, как я иду. И комментирует: «Моя средняя дочь. Кых-кых-кых».
– Пап, от твоих видео, знаешь.. Тебе надо что-то с одышкой делать. Они хорошие, просто одышка.
Говорю громко, жду его.
Мы две недели на Бали. Мы так далеко от дома. И папа меня всегда снимает: я за столом, я читаю, я сощуренная от солнца, я сижу с ногами на стуле. Папа постепенно становится похож на местных, и он постоянно ходит со своим изобретением – самостедикамом. Снимает, скидывает на диск, снимает, скидывает на диск. У него передвижная студия по видеомонтажу. Всё в тряпочных сумках. А нельзя не снимать, потому что свет тут дай-ба-жэ, грех не снимать. И мы с ним действительно тут живём, не чувствует, что нам нужно уезжать, никто из нас этого не хочет, живём как будто тут и останемся. И папа, как всегда, тяжело дышит на всех этих видео. Я смотрю и слушаю. Он загружает эти видео в свой блог. Его блог это бог. Он выходит в эфир.
Я думаю, ну какой мой папа странный человек. Только после шестидесяти лет он в самом деле начал жить. И открылся такой непоседа в нём, открылся такой мощный талант.
Эти видео в самом деле хороши. Получается, он снимает свою жизнь, жизнь вокруг, свою дочь.
Наши разговоры…
Мы решили все вопросы, не осталось ничего, никаких обид, никаких обид, ничего такого, от чего был бы стыд или зудело где-то, как непонятная боль.
И