Отец перебивает ее:
– Но, Лидочка, я же всего чуть-чуть. – Он высокий, крупный, но, говоря это, обхватывает себя руками, наклоняет голову, будто съеживается, уменьшается, пытаясь скрыть истинное. Мама повторяет громче:
– Если еще раз…
И тут он выпрямляется, из темных глаз, как из тучи, вылетают искры.
– Да куда ты денешься!
Я выбегаю из комнаты.
Однажды я услышала, как соседка говорила другой:
– Дак, Лидкин Степан к этой бегает, к Дарье, на второй этаж, там они пьют и любовь крутят.
Чувствую в слове «бегает» неприятный смысл и представляю, как отец, пригнувшись, накрывшись с головой темным плащом, похожий на ворона, тайком спешит на второй этаж.
Сложен мир взрослых. Он не радужный, как мой, а туманный. Что-то непонятное скрывается в нем, но то одна тайна, то другая шмыгнет серой тенью и исчезнет еще до того, как я ее рассмотрю. Не хочу быть взрослой!
В конце октября мама сказала:
– Ты, Степа, должен решить, к кому вернешься после отпуска. А Вере я обязана все рассказать, она должна знать правду.
«Какую?» – тревожно забилось сердце, как перед прыжком с кручи.
Через несколько дней папа взял отпуск и уехал в Саратов к родителям. Обычно мы ездили втроем. Маму там любили и меня, кажется, тоже. Почему «кажется»? Я не уверена в любви родителей папы в той мере, в какой не вызывают сомнений чувства моих бабушки и дедушки. Но саратовские тоже мои. Почему же я иногда ловила на себе их напряженные взгляды?
Проводив Степана, мама, пытаясь казаться спокойной, говорит:
– Верочка, завтра летим в Минеральные Воды.
Отчего мама скрывает смущение и тревогу? Странно. Обычно она прямолинейна и открыта, не хитрит и не обманывает.
– Ты скучаешь по родным местам? – спрашиваю осторожно. – Хочешь мне их показать?
– Да, Вера… Нет, Вера… Я познакомлю тебя с твоим отцом.
Мне всего двенадцать. Но я вдруг все понимаю. Как падающие звезды, что мы наблюдали с кручи над Ахтубой, замелькали, засверкали догадки. Так вот почему я не похожа на папу. А кто он мне теперь? Впрочем, и с мамой у меня не так много общего. У нас одинаковый цвет глаз, но у мамы они большие, глубоко посажены, у меня удлиненный разрез с припухшими веками. У мамы ресницы загнуты, у меня прямые, как пики. Мои волосы темнее. Пожалуй, одинаковы носы с еле заметной горбинкой.
– Х-хорошо, – от волнения отвечаю медленно, слегка запинаясь. В голове зашумело, в горле пересохло.
– Можно я тебе сейчас ничего не буду объяснять? – Мама впервые говорит со мной как с подругой или младшей сестрой. Я соглашаюсь. Меня страшит то, что я могу услышать. Тайны не всегда приятны.
Бегу в ванную и плачу. Мне не понять этих слез. Я любила Степана до его увлечения спиртным. Он гулял со мной в парке, когда мама была занята, водил в кино, покупал мороженое. Но я не помню, чтобы когда-нибудь, даже в раннем детстве, он брал меня на руки или держал ладошку во время прогулки. Я не задавалась вопросом,