Перед уходом на работу мама готовила обед и оставляла на кухне. Но супы и котлеты исчезали еще до того, как я возвращалась из школы. Чисто вымытые кастрюли и сковородки находились на своих местах, мне ничего не доставалось. Мама стала заносить еду в комнату.
Напротив нас жил дядя Слава – высокий, стройный и, как я теперь понимаю, молодой мужчина. Тогда он мне казался очень взрослым и очень умным – в больших очках, с большим портфелем. Суровый и неразговорчивый, он здоровался, не разжимая зубов.
Изредка к нему приходила женщина, светловолосая и голубоглазая. Я видела ее в приоткрытую дверь, когда дядя Слава выходил. Они прятались в комнате, там же готовили еду. Как я поняла из разговоров взрослых, у него была жена. Значит, это жена. Красивая.
Как-то появилась на пороге женщина – невысокая, смуглая, с черными длинными локонами.
– Привет! Я Галина. А как тебя зовут, девочка?
Я спросила:
– А вы кто?
– Я жена дяди Славы.
Странно. Две жены?! Галина появлялась редко. Они с дядей Славой спорили, часто ссорились.
Во второй комнате обитала Марья Степановна. К ней приходила сестра – Танька-Лошадь. Видимо, за высокий рост, статность и густые волосы ниже плеч она и получила свое прозвище. Марья Степановна и Татьяна несли в себе что-то нечистоплотное и низменное, что никак не соответствовало представлениям о жизни десятилетней девочки.
Лицо Марьи Степановны – бесцветное, словно гипсовая посмертная маска (такую я видела в журнале, посвященном Пушкину), на нем забыли дорисовать брови, ресницы, раскрасить губы; волосенки – жидкие и пегие, в мелких кудряшках, сквозь них светилась неприятная бледная кожа. Иногда кудряшки были тугие, как скрученная проволока, иногда разматывались и неряшливо падали на лоб, как грязные рваные тряпочки. Танька, по сравнению с ней, красавица: блестящие волосы и четко очерченные брови, но глаза водянистые и пустые. Я думала: «Ну какая же она лошадь? У лошадей такие прелестные умные глаза с поволокой и влажным блеском».
Обе курили. В то время это казалось невероятно странным. Женщины курят?! Они часто устраивали «сборища» – так судачили соседи по подъезду.
Однажды я услышала, как Танька, еще трезвая, говорила сестре в коридоре: «Маня, не пей больше. У тебя сердце». А через некоторое время сама выходила из комнаты, покачиваясь, роняла трофейный чайник, поднимала его и еще раз роняла уже в раковине. Я со страхом замирала, когда она несла его с кипятком.
В дни, когда у них собиралось «общество» (так Марья Степановна называла своих гостей), звучала музыка, слышались громкие разговоры, грубые слова.
Однажды я увидела, как из комнаты Марьи Степановны вышли голая белая женщина и шатающийся