– …ну я там, конечно, таблеток ему дала, не то что бы каких серьёзных, так, для общей профилактики…
– …много?..
– …да нет, буквально пару штук, объесться он ими точно не объестся…
– …и как он вообще? симулиъует, как считаете?..
Дальше медичка заговорила тише, и её больше не было слышно. Да и в основной своей массе нам было по барабану на этот разговор. Куда как больше нам хотелось урвать хотя бы десять-пятнадцать минут сладкого послеобеденного сна. И мы их урвали. Мы закрыли глаза и забылись безмятежным…
– РОТА, ПОДЪЁМ!!!
Как забылись – так и опомнились.
Мы заправили кровати, которые уже научились на армейский манер называть «шконками», и построились для дальнейших указаний. Дальнейшие указания исходили от прапорщика Грешина.
– Так, значит щас. Тъое идут в наъяд. Их в дОсуга, пусть учат обязанности как следует. У остальных стъоевая. Вопъосы?
– Никак нет! – зачем-то ответили мы, хотя обращался прапорщик не к нам.
– В наъяд идут: Батонов, Тихонцев, Голецкий. Выйти из стъоя!
Батонов, Тихонцев и Голецкий вышли.
– Остальные – фоъма одежды номеъ пять, с ъядовым Бъусом на плац. Анукаев!
– Я!
– Сегодня заступаешь дежуъным по ъоте. Вопъосы, жалобы, пъедложения?
– Никак нет!
– Вот и славно. Занимайтесь!
Мы и занялись.
Когда уже после ужина мы пришли в роту, нас встретил рядовой Голецкий, стоявший на тумбе с унылым выражением лица. За то время, что он провёл в войсках, это выражение впечаталось в самый его череп. Мы построились на центральном проходе, который гораздо проще было называть «ЦП» и не париться. Перед нами с короткой речью выступил новый ответственный сержант, которого мы раньше не видели. Говорил он в своеобразной манере.
– Я_нахуйбля_сержант_нахуйбля_пришёл_нахуйбля_чтобы…
Сержант не говорил, а печатал. Печатал, по всей видимости, на сломанной клавиатуре, на которой отвалилась клавиша «Пробел». Решение, как это водится в армии, он нашёл тактическое: заменил пробелы в своей речи на «_нахуйбля_», и дело с концом. А может, это было изощрённое хокку – мы не знали, и нам было всё равно. Десять часов строевой в день отбивали у нас всякое желание пропускать происходящее через себя.
После своей речи сержант стал учить нас правильно выходить из строя. Делать это нам не хотелось. Ноги болели и молили о покое. Ступни воинов-железнодорожников расплющивались до патологических степеней плоскостопия, делая их всё менее и менее пригодными к военной службе. Моральный дух падал. Хотелось курить, спать и распутствовать, хотя даже распутствовать уже не хотелось. Бухнуть бы. Или хотя бы конфету грушевую пососать – и то славно.
На пятой минуте упражнений по выходу из строя меня спас рядовой Брус.
– Товарищ сержант, разрешите Альпакова забрать? – спросил он.
– А_нахуй_тебе_бля_его_забирать_нахуйбля???
– Я его в писари готовлю. Командир роты в курсе.
– Ну_тогда_конечно_забирай_его_нахуй_бля!!!
Я