– Так это… та-щ прапрщк, я ж это… чтоб они лучше запомнили…
– Зайди-ка ко мне на минуту.
– Есть, та-щ прапрщк.
Зублин в миг похудел. Плотный, сытый и сдобный, он вдруг скрючился и сдулся до размера его же палки, которую он до того, как пойти в кабинет к прапорщику Совину, положил на пол рядом с лежавшим на коврике Батоновым. Мы стали всерьёз переживать за него. Батонов подорвался было, чтобы самому зайти к Совину и расставить всё по местам, но Анукаев его остановил. Дверь за Зублиным закрылась, и тишину казармы теперь нарушал лишь голос Совина, доносившийся из-за неё.
– …зублин, ты как вообще, в себе, нет?..
– …да я это, та-щ прапрщк, я…
– …я это, я то… сука, к ним на той неделе комитет матерей приедет. спросит, мол, чё, ребята, как служится. а они им про твои методы, блядь, обучения расскажут?..
– …та-щ прапрщк, так болдырь, он же ш…
– …болдырь-хуёлдырь, прости-господи. ты что ли болдырь? а?!
– …никак нет…
– …ну так а чё тогда? башкой думай своей тупой хоть немного!..
– …понял, та-щ прапрщк. виноват!..
– …ещё раз такое увижу – пизда тебе и всем, и вся, понял? одно дело прокачать. а это уже на дизель тянет. хочешь на дизель?..
– …никак нет, та-щ прапрщк. не хочу…
– …в понедельник им максимушин, кстати, фильм про дизель покажет. ты с ними посмотришь и мне доложишь, что увидел. письменно, на бумаге. понял?..
– …есть, та-щ прапрщк…
– …давай, иди…
Зублин вышел из кабинета. Он очень хотел, чтобы его сейчас никто не видел, и очень хотел раствориться в пространстве. И он растворился. Вжух! И нет его.
Чтобы как-то сгладить неловкость момента, Анукаев объявил внеочередной перекур. Потом он спросил разрешения у прапорщика Совина.
– Разрешите вывести учебную роту в курилку?
– Давай. Только быстро.
Услышав благую весть, мы сдали оружие, прибрались и уже через минуту построились на центральном проходе по форме номер «пять».
В курилке в царственных позах стояли какие-то типы. Лиц их не было видно. Погон – тоже, одни только тёмно-зелёные силуэты. Анукаев издалека идентифицировал их как офицеров или того хлеще – прапорщиков. Он остановил наш строй и судорожно принялся считать нас. Мы не поняли, зачем всё это.
– Да девятнадцать нас, та-щ рядовой, – пробасил Отцепин.
– Точно?! – переспросил Анукаев, на всякий случай ещё раз пересчитав.
– Сто пудов.
– Ладно. Равняйсь! Смирно! По направлению курилки шагом!.. Марш!
«Хтрум-хтрум-хтрум!» – и мы снова зашагали к курилке. Уже перед ней Анукаев опять остановил нас и подошёл к стоявшим там то ли офицерам, то ли того хлеще – прапорщикам. Вечер был мрачный и снежный, и даже будучи рядом с этими фигурами, мы не видели ни их лиц, ни погон. В кутерьме декабрьской вьюги было совершенно невозможно разглядеть какие-то отличительные черты у этих двух важных силуэтов, кроме, собственно, их важности.
Но Анукаев, подойдя ближе, всё-таки различил