Для меня разлука с тобой –
Это крах самой тонкой материи.
Авария на станции
Электричества нет – на станции очередная авария,
Но мобильный заряжен на сто. Хорошо!
Набрала и, пока вызов шёл,
У меня желанье прошло разговаривать.
А ведь надо, мучительно просит душа,
Надо уже объясниться – секунда до края!
И вообще, может, это мой единственный в жизни шанс
Материализации рая.
Возможно, больше уже не захочется
И внутри будет не так… чудно; дивно.
И я, возможно, буду рассказывать, что одиночество
(Господи правых!) может быть позитивным.
Буду идти по улице одиноко,
Выделывать строчки плохо рифмованного стиха
И с праведным гневом морщиться и вздыхать,
Когда кто-то, цитируя, путает Бродского с Блоком.
Позвонить? Сказать? Воспитанье постылое!
Нагло сказать обо всём и прямо?
Так он посчитает, что я позвонила пьяной.
(Как в прошлые четыре раза – каюсь, было).
Нет, так думать можно и до рассвета!
Брошусь к окну: мерзкое-мерзкое марево.
Всё, набрала! Взял. «Привет! А… у тебя есть свет?
Нет? Так это… На станции, говорят, авария».
Со стороны
Под стоны ночи – грязной, пьяной –
Под треск стекла, вслед громким «ахам»
На в ноль убитом фортепьяно
Ты отфальшивливаешь Баха.
«На бис,» – бормочет завсегдатай,
Ты лист проигрываешь снова,
И смотришь девушкам в глаза ты,
Как каждый старый Казанова.
И в их глазах – слезливо-красных,
Умытых в похоти и лени,
Ты видишь пропасть меж прекрасным
И самым страшным во Вселенной.
Ты вспоминаешь, как по нотам
Играл когда-то в полном зале,
Как ящером из чёрных гротов
Тебя глаза людей терзали,
Как лился гром оваций жаркий,
Верней и лучше всяких музык,
Как ты встречал с букетом в парке
Твою единственную Музу.
И там, вдыхая воздух пряный,
Что рвался в душу, рвался в двери,
Был без вина до бреда пьяным
И в счастье юношески верил.
Теперь один в воскресный вечер,
Надев пальтишко цвета саван,
За упокой поставить свечку
Приходишь в храм для православных.
И ты не знаешь, старый демон,
Что Бог, знаток земной стихии,
Счёл подражанием Эдему
Сюжет твоей перипетии.
Любовница Зевса
Над озером гладким, за белой туманной завесой,
В неведомом синем лесу,
Где воздух по-летнему жарок и сух,
Там вылепил скульптор любовницу Зевса.
От солнца лучей покрасневшие нежные щёки,
И бель опускаемой томно руки,
И в волосы впитые розы-венки,
И взгляд не по-женски глубокий.
Богиня,