счастьем? Каждую секунду сознавая, как я ничтожен, как исполнен зависти и как ненавижу себя за то, что не могу быть искренним с тобой, и разделить твою радость и твое вдохновение! Я должен ликовать, когда изменчивая творческая Фортуна посылает тебе блаженство и радость, которой я достоин не меньше, а может даже больше! Кто вообще придумал, что гениален тот, кто что-то пишет? Зачем ты мучаешь меня, Анри! За что мне такое наказание? Я … Я .., – и Пьер развел руками , подыскивая нужные слова. Его рассудок затуманился, перед глазами все плыло, ему хотелось лишить Анри прекрасного забвенья, – Я ненавижу каждый миг, когда ты кружишься в своем ужасном вальсе, лишенном хоть малейшего … малейшего … Ты бездарность, ты ничтожество, лишенное малейшей искры таланта! А его постиг, настоящее вдохновение, и творчество! И, словно в наказанье, в тот же миг утратил свой талант! Да! Да! Я не слышу музыку в воздухе , я больше в пламени заката, в сиянии звезд ночью не слышу рифмы слов! Я больше не поэт! Но ты – не музыкант, и никогда не был им, и все твои элегии и вальсы, это – пустые, лишенные жизни мотивы, которые ты утром подслушал на рыночной площади, а вечером неумело повторил! И это, по-твоему, я должен слушать с восторгом? – Пьер, – прошептал музыкант дрожащими губами, – Пьер, зачем ты это говоришь. Ведь это ложь. Скажи, что все твои слова не больше чем издевка, чем выплеснувшееся горе, чем гнев, который душил тебя, я не знаю почему… Тебе же всегда нравилось то, что я писал, ты говорил, что это звуки вечности, что это, – слезы навернулись на глаза Анри, а затем тонкими струйками сбежали по щекам, исчезнув в рыжеватой бородке.
– Зачем я должен говорить тебе это? Ведь я уже сказал однажды ? – серые глаза Пьера потемнели, краска прилила к его лицу, не понимая, что делает, он схватил с дивана скрипку и швырнул об пол. Струны взвизгнули и безжизненно поникли, инструмент умер.
– Нет! – Анри упал на колени, дрожащими руками собирая обломки, – Нет … – он поднялся, прижимая разбитую скрипку к груди.
– Ты разбил не скрипку, Пьер, ты разбил мою душу. Ты убил меня, но не словами, которые ты произнес сейчас, а той ложью, лицемерием и завистью, которыми ты был полон все эти годы! Ты убил меня, отравил меня ядом своей неискренности, Пьер! – музыкант откинул кудри с лица, повернулся и вышел из комнаты.
– О, Боже! – поэт присел на край дивана, – Что я наделал … Как я мог излить свой гнев и свою горечь на голову того, кто даже ни разу меня ничем не упрекнул. Он хотел дружбы, он беспокоился обо мне, волновался, что я не пишу. Отвратительные нелепые упреки, я даже в этом потерял свой поэтический талант, если он, конечно, был. Что же я наделал. Я должен догнать его! Анри! – крича, поэт выбежал на улицу, – Анри!
Но музыканта нигде не было.
– Вы не видели Анри? – обратился поэт к соседке, жившей этажом ниже, спешившей домой .
– Вашего друга, с каштановыми кудрями, который играет на скрипке?
– Да!
– Он пошел к реке, вам лучше поспешить, он, словно, не в
