И вот в кабинет, где мы сидели с Платоном и веселились, празднуя Рождество, ворвался слуга с перекошенным лицом и, едва сдерживаясь, проговорил:
– Ваше Высочество! Императрица скончалась!
Конечно, все были внутренне готовы к тому, что она умрёт. Плелись интриги, в расчёте на её смерть или жизнь, но всё равно… Кто может предсказать волю Божию? Вот Шуваловы явно не смогли её узнать. Я знал, что они готовили заговор против Петра Фёдоровича, но не успели… Тётушка не хотела думать о собственной смерти, Шуваловы, да и Разумовский – они не успели её уговорить, она не стала делать каких-либо распоряжений по наследованию, и всё досталось папочке…
Все забегали.
Пётр Фёдорович сразу начал давать указания, в основном нелепые, громко хохотать и вести себя как шут, перемежая свои действия выпивкой. Чувствовалось, что он просто не может себя контролировать, разрываемый радостью. Он был счастлив по-настоящему – он получил то, на что уже толком и не рассчитывал – престол России.
Мама нашла на него управу, удалив его от тела Елизаветы Петровны в свои комнаты и взяв на себя все мероприятия по подготовке к похоронам. Дальше всё прошло как в плохом водевиле: на траурной церемонии пьяный папа в нарочито белом и разукрашенном костюме громко шутил, приставал к дамам и издевался над церковными обрядами и кислыми лицами.
Как же это было противно! Ладно, я понимаю, что тётю папа не любил, она была жестока к нему, но мама пострадала не меньше его и держала лицо.
А мне, мне было грустно, прям невмоготу. Я понимал, что тётя не вечна, но за её спиной всё казалось простым и ясным, а вот теперь её нет, и значит, наступило время больших событий, а я ещё семилетний ребёнок…Тётю было очень жалко. Теперь понял её долгие взгляды на меня во время наших разговоров и то, что она начала, как бы случайно, касаться моих волос или рук. А я привык к ней, к её воле, харизме, которая как огромный кокон обволакивала её, затягивая в себя всех окружающих, и не замечал того, что она уходит. Нет, умом-то понимал, все понимали, а вот сердцем – нет. И я плакал, упал на свою постель и плакал. И только Марфуша сидела рядом, гладила меня и шептала ласковые слова…
Я ещё такой маленький! И мне смешно было почувствовать себя Пегуладом из неописанного ещё Альфонсом Доде Тараскона30, который полугодовалым ребёнком, по своим рассказам, хватал капитана тонущей «Медузы» за горло и рычал на него, требуя вернуться в рубку. Глупости! Семилетний ребёнок не воспринимается окружающими в качестве серьёзного собеседника. И пусть по совету Ломоносова, я вступил в переписку с Дидро 31и Вольтером32, пусть у меня получалось чуть направить безумную энергию Ломоносова, пусть! Но этого было так мало…
Хотелось ещё подождать, опериться, собрать команду, способную осуществлять необходимые стране изменения без оглядки на дикие привычки, но вот мой папочка такого явно не хотел. Первым делом, он прекратил войну с Пруссией. Нет, дело-то