как вырубка
березкам и дубам.
Срубил один дубок,
глядишь, четыре там!
Рыдающий епископ раскачивался, всхлипывал, подпрыгивал наподобие нелепого ручного медведя и, как деревянная кукла, разводил прямыми руками, тонким голосом повторяя за веселящимся трубадуром:
Рубите больше, от того
урону нет лесам!
Барон Теодульф, багровый от вина, держал в руках огромную чашу.
Он рычал, он ревел от восторга. Когда несчастного епископа Тарского под улюлюканье дружинников и гостей бросили наконец в грязный ров, багровый хозяин замка Процинты вновь поднял на помост трубадура.
В Лангедоке есть барон прославленный,
имя носит средь людей он первое.
Знают все, он славен виночерпием
всех превыше лангедокских жителей…
– Эйа! Эйа! – с ревом подхватил узнавший себя в песне барон.
– Эйа! Эйа! – шумно подхватили гости.
Пить он любит, не смущаясь временем.
Дня и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
будто древо, ветрами колеблемо…
– Эйа! Эйа!
Он имеет тело неистленное,
умащённый винами, как алоэ.
И как миррой кожи сохраняются,
так вином он весь набальзамирован…
– Эйа! Эйа! – ревели гости и дружинники.
Он и кубком брезгует, и чашами,
чтобы выпить с полным наслаждением.
Он горшками цедит и кувшинами,
а из оных – наивеличайшими…
От удовольствия барон побагровел еще пуще.
Казалось, глаза его сейчас выпрыгнут из орбит.
В тишине, вдруг упавшей на залу, еще более тревожной от дымивших и потрескивающих факелов, было хорошо слышно, как под огромным столом грызлись и рычали из-за костей собаки.
Испуганные служки быстро меняли блюда.
Копченая медвежатина, огромный кабан, целиком изжаренный на вертеле, запеченные в листьях гуси. Овощи, густо приправленные рублеными жареными скворцами, горная форель, трюфели. Славки и завирушки, запеченные в дымящемся пироге. Выпала из рук служки и шумно разбилась о каменный пол круглая соляная лепешка, несомненно, к ссоре.
Тогда барон Теодульф рявкнул.
Рявкнув, как медведь, он торжествующе ударил по спине задохнувшегося трубадура своей огромной ладонью:
– «Он горшками цедит и кувшинами, а из оных – наивеличайшими»! Истинно так! – рявкнул он во всю мощь своих легких, и ужасная бледность, начавшая было распространяться по щекам испугавшегося трубадура, вновь начала сменяться счастливым пьяным румянцем.
– Истинно так!
Гости тоже взревели.
Они взревели так, будто изнутри их терзали демоны.
А громче всех ревел хозяин Процинты: «Клянусь апостолом Павлом, истинно так!!!»
Он ревел как огромный сказочный зверь. Тени испуганно метались по стенам залы.
И