– У меня столько новостей, – сказала она. Нос и щеки у нее загорели, на лбу появились новые веснушки.
– Как ты ухитрилась загореть в Бретани? – спросила я. Регион, где жили ее родители, славился тем, что летом там всегда пасмурно и холодно.
– Дождь шел почти каждый день, – сказала она. – Но солнце все равно светит, хоть и сквозь облака. Так и загораешь незаметно, и к тому же я не пользовалась солнцезащитным кремом.
Она пожала плечами, явно довольная цветом своего лица.
– Я скучала по тебе, – сказала я. Интересно, видит ли она, что я похудела на два килограмма?
Мы с Жюльет подружились, когда только пришли в лицей, нам тогда было по пятнадцать лет. Мы обе были новенькие. Не то чтобы наше общение длилось долго – по большому счету, только два года, но нам казалось, что мы знаем друг друга всю жизнь. Мы сразу сблизились так тесно, будто дружили с самого детства.
Она жила одна в маленькой квартире-студии. Ее родители уехали из Парижа год назад, когда отец устроился начальником молочного производства в сельской части Бретани, а Жюльет решила остаться здесь, чтобы не уходить из школы. В городе, куда переехали ее родители, были только начальная и средняя школа, и ей пришлось бы тратить около часа на дорогу в приличный лицей, хотя я подозревала, что дело тут скорее в Париже и нашей дружбе, нежели в учебе.
Несколько раз в месяц я ночевала у нее, и мы оставались вдвоем, без родителей. Мы готовили ужин, менялись одеждой, делали уроки, по очереди мылись в узкой душевой кабине и проводили вместе столько времени, что Анук перестала спрашивать, когда я вернусь домой, если я говорила, что собираюсь к Жюльет.
Анук обещала матери Жюльет, что будет за нами присматривать, но ни разу не побывала в той квартире. Иногда я думала, что Жюльет, наверное, одиноко, что она скучает по родителям и сестре, хотя чаще завидовала ее свободе. Она вступила во взрослую жизнь раньше меня. Хоть я и лишилась девственности на полгода раньше, она первой испытала оргазм во время секса. Но больше всего я завидовала ее отношениям с матерью. “Maman”, – говорила она мягко, и тон ее становился еще ласковее. В моем же голосе во время редких разговоров с Анук, напротив, проскальзывали резкие нотки, потому что она звонила не для того, чтобы мило поболтать или поинтересоваться моим самочувствием. Она звонила сообщить, что я опять не сделала что-нибудь важное – забыла выключить свет, забыла, как быть хорошей дочерью. Я знала, что мать Жюльет не одобряет подход Анук к моему воспитанию, и, когда мы с ней виделись, она стремилась окружить меня заботой, как закармливают изголодавшегося ребенка.
В некотором смысле Жюльет, по-видимому, меньше зависела от своей матери, чем я – от своей, и все же мне казалось, что они ближе друг к другу, чем мы с Анук. Ее мать приезжала в Париж на три-четыре дня и работала удаленно на кухне, надев очки и поставив на небольшой стол ноутбук. Она спала в одной кровати с дочерью – больше спать было негде, разве что на