Наконец всё стихло и мы сумели добраться до раненого. Им оказался тот самый белобрысый парень, что поутру рассуждал о raisons. Еще живой, он смотрел на нас невидящими глазами, издавая уже не вой, но всё более тонкий свист. Дидье, разорвав индивидуальный пакет, пытался остановить ему кровь, кто-то звал на помощь, шоферы, ругаясь, осматривали повреждения, возглавлявший нас лейтенант озабоченно распределял по другим машинам бойцов из уничтоженного грузовика. Появились санитары, крепкие ребята, вооруженные брезентовыми носилками. Забросив на них дергавшееся тело, один покачал головой – не жилец. Приятель белобрысого оторопело стоял возле нас, среди расползавшихся по грунтовому покрытию и стремительно бледневших на солнце кровавых пятен. Рот его был раскрыт, глаза вытаращены, а руки бессильно свисали вдоль бедер. Прошлым летом мы тоже бывали такими – не знавшими, как реагировать на чужую боль, на смерть, и с ужасом ощутившими вдруг, что и мы вполне можем оказаться на месте тех, кто вот так, прямо сейчас, уходит и уже не вернется. Но привыкли довольно быстро.
– Хватит таращиться! – раздался голос старшего по машине. – Садимся и едем.
Мы поплелись к грузовику. Дидье похлопал «молодого» по плечу.
– Держись. Бог даст, пронесет.
Залезши в кузов, тот потом всю дорогу молчал, не встревая в наши разговоры и не разоблачая трусов, предателей и поджигателей войны. Что, в принципе, было не так уж плохо, если бы не цена. Но на войне дорого платишь за всё, даже за подобную мелочь.
На русском юге темнеет быстро, и до расположения нашей части мы добрались в глубоких сумерках. Оставив грузовик, отправились по ходам сообщения на поиски третьей роты, которую, по счастью, отыскали без особого труда. Обнаруженный нами в просторном блиндаже командир второго взвода старший фельдфебель Греф был откровенно нам рад.
– Явились, красавцы? Ну, теперь пойдет служба. Сегодня, так и быть, высыпайтесь, а завтра в дозор. Выпьете?
Что Греф сделался старшим фельдфебелем и командует взводом, я узнал еще от Дидье, при мне взводным был Кригер. Но Кригера смертельно ранили в феврале, и наш бывший отделенный Греф пошел на повышение. Он забыл, как меня зовут, и несколько смущался – начальнику положено знать подчиненных. Поэтому Хайнц, обращаясь ко мне, постарался ввернуть мою фамилию и имя.
– Давай, Цольнер, правда выпьем. После сегодняшнего есть за что. Так ведь, Курт?
– Верно, Цольнер, надо выпить! – оживился Греф. – Пиво дрянь, но другого нет. А что у вас стряслось?
– Русские штурмовики, – объяснил Дидье.
– Все живы?
– Один. Как раз с нами ехал. Молодой.
– Это еще по-божески. Тут недавно такое было…
Мы посидели с ним часа полтора, изредка прислушиваясь