И я громко выкрикнул:
– Аверин!
– Я!
– Бухарцев!
– Я!
– Владимиров!
– Я!
– Воробьев!
– Я!
Пока были в наличии все буквы алфавита. Надолго ли? За Воробьевым следовали Горбатов, Дорофеев, Дьяконов. Затем шли Езеров, Жучко, Задворный. После Иванова, а Иванов таки присутствовал, стоял Исмаилов – и интересно было, татарин он или нет, а если татарин, то из каких, поволжских, сибирских, наших? Косых, Кузьмук, Лукьянов, Мирошниченко. Последний, видать, из переселенцев – или из спецпоселенцев. Имелся тут и наш человек – Федя Молдован. Я был рад, что попадет он к Левке Зильберу, земляк он есть земляк. Жалко, что стоял Молдован в третьей шеренге, не разглядеть, но голос не детский, похоже, он-то и прибыл из госпиталя. А вот Мухин, по роже видно, как раз и был тот самый, из блатных, ему направление к Левке несомненно пойдет на пользу.
На «о» никого не нашлось. Зато на «пэ» имелся красноармеец Зиновий Пинский. Ел меня глазами из первой шеренги и не догадывался, какую проблему создает для ротного командира. Состояла же проблема в том, что направить его к Левке означало подвергнуть жестокому испытанию, поскольку старшина второй статьи Зильбер придерживался малообоснованного мнения, будто еврей в Красной Армии и на флоте должен быть примером для подражания. В случае же с бойцом из отдаленных от Черного моря мест приобретала значение иная особенность Зильбера, а именно искреннее верование, что евреи, проживающие севернее Ольвиополя и восточнее Снигиревки, – исключительные шлимазлы. С другой стороны, передача Пинского в руки старшины Лукьяненко, а этого в принципе не стоило делать, чтобы не дробить подразделения, тоже не сулила ничего хорошего, поскольку Лукьяненко всячески стремился доказать Зильберу ошибочность первого тезиса, но пока за неимением подручного материала изощрялся только на словах. Когда начнется немецкий штурм, вся эта ерунда потеряет значение. Но штурм еще не начался.
Следующую фамилию я разобрал не сразу. Оказалось – Пимокаткин. Еще один кандидат в мой блокнот, в любимую мною графу, куда я вписывал для памяти забавные и необычные имена. Забавная фамилия была и у Плешивцева. Плешивцев этот стоял в первой шеренге, немолодой уже с виду, битый – тоже, видно, пришел из госпиталя. Боец на «эр», старший сержант Рябчиков, выбыл навсегда и отовсюду, на «эс», красноармеец Сафонов, выбыл по крайней мере от нас. На «тэ» шел Терещенко, в замыкающих числились Усов и Черных. На «я» никого уже не было, и удивляться не приходилось, поскольку букв в русском алфавите тридцать три, а бойцов всего двадцать четыре. Теперь осталось составить со Старовольским новый список – кого в какое отделение, поставить людей на довольствие, разослать по работам, а лейтенанта ввести в курс дела. Если Бергман ничего не захочет сказать.
Бергман ничего не сказал. Лишь поприветствовал бойцов, назвав свое имя и должность. Ему было не до разговоров, дел, как всегда, невпроворот, а на вечер вызывали в полк. И его,