Кто-то поднимался по лестнице, шаркая и бормоча себе под нос – соседка. В руках она держала содержимое моего рюкзака: пакет со спицами, ключи, блокнот.
– Ой, кто здесь? А что это все разбросано, ваше, что ль? Случилось чего? А это кто был? Незнакомый, ходят тут, ходят! А чего на лестнице сидите?
В глазах у МарьВанны горело жадное радостное любопытство. Я вяло попыталась представить, какая история варится сейчас под розовым линялым беретом.
– Упала на лестнице. Думала пешком подняться. Для сердца полезно. Ну и рюкзак скатился. А змейка сломалась, вот и рассыпалось все.
– Вон оно как! Осторожней надо быть! А то нынче все на спорте помешанные, на морозе бегают, штанги таскают, с жира люди бесятся. В наше-то время на завод пойдешь, на огород, на дачу – и никакого спорта не надо. А мужик-то, мужик чего?
– Не знаю, чего мужик. Мимо прошел. Не знаю. Да вы не беспокойтесь, Мария Ивановна, все нормально!
Я встала и неловкими руками принялась запихивать барахло в рюкзак. Спустилась, сели вместе в лифт. Соседка трещала без умолку, пытливо заглядывала в глаза, придирчиво рассматривала косо закрытый рюкзак с разошедшейся змейкой.
– Сильно, наверное, ушиблись? Ты глянь, а лицо все перевернутое! Испугались чего, может? Вот и этот, идет, трясется весь, может, пьяный? Я ему: мужчина, вам, говорю, чего здесь? И не ответил! Мимо прошел и хрясь дверью! А, может, он к вам приставал? Так вы не молчите, я ж никому! Ясно дело, женщина одинокая… У нас в прошлом годе женщину вот тоже одну в подъезде то ли ограбили, то ли надругаться хотели, среди дня! Приставал, да?
Я вспомнила обгрызенные пальцы призрака и уставилась в пол. На потертом квадрате линолеума еще угадывался геометрический узор. Очень, очень хотелось выругаться или даже схватить двумя пальцами дряблый соседкин нос и сделать сливку, шутя, конечно же, шутя. «Себе дороже, себе дороже, себе дороже», – зудел в голове голосок. Лифт, подпрыгнув, остановился.
– Ох! – соседка за спиной прикрыла ладонью рот, завозилась, креститься, что ли, потянулась, но я уже вышла, не оглядываясь. Отперла дверь, пустила в дом мяукающую Вроньку. Едва стащив верхнюю одежду, добрела до дивана и заснула мертвым сном, без видений и помех. Выключилась.
Тепло горел неяркий свет. Бормотал приглушенно телевизор, размеренно кликали спицы. Бесшумно прошла Вронька, потерлась худой спиной о мою ладонь, свисающую с дивана. Пахло оладьями. Я плыла в полудреме, свернувшись неподвижным калачиком, угревшись. Вспомнился парк, сосульки, горячий кофе в картонном стаканчике. Напала сладкая зевота, и я заворочалась, потягиваясь. Погоди. Телевизор? У меня нет телевизора… Прислушалась. Нет, тихо все. Даже спицы смолкли. Только настольная лампа у дивана едва слышно гудит. И когда ее зажгла, не помню… На часах всего шесть вечера. Позевывая, отправилась на кухню печь оладьи. На полу у кресла что-то лежало, и я нагнулась поднять, чтобы кошка не разодрала: снова