– Эй, там, на корабле! Ты вообще со мной, все в порядке?
Сглотнув, я ответила:
– А, э-э, да, задремала тут, а так все хорошо!
– Днем спишь? Болеешь? Температура большая? Мам, а кто за тобой присмотрит? К врачу ходила? А в аптеку?
Беременная Катька стала ужасной паникершей.
– Да не болею я, ездила вот в Икею с подружкой, барахла накупила, устала. У тебя-то как дела? Сделали УЗИ?
– С подружкой? – дочка повеселела. – Это хорошо! Да, сделали, все в порядке, мам, он палец сосет, представляешь? Прямо у меня внутри живет человечек и палец сосет! Врачу надо было ладонь рассмотреть, так он давай меня в живот тыкать. А малявочка недовольный, руку вынул и так ею взмахнул, как папа, когда сердится: «Да делайте, что хотите!»
Катька звонко смеялась, снова и снова рассказывая, как младенцу проверяли пальчики, а я терла глаза и щипала себя за ногу. Дочка трещала без остановки, в батареях урчало, как в голодном желудке, а бабка не исчезала. Я должна встать и подойти, думала я, просто протянуть руку и найти вечернюю густую пустоту комнаты, ведь там никого нет. Опершись о стену, моя «никого нет» вела изжелта-белым пальцем по линии канала, обводила контуры лодки-ресторанчика, чуть ли не вжимаясь носом, вглядывалась в крошечных людей за столиками. Прям хоть вешай маленькую лампочку-подсветку над плакатом, чтобы «никого нет» глаза не портила. Краем уха слушая дочкин рассказ, я поддакивала, умилялась, но, наверное, как-то не совсем натурально, потому что Катька прервала сагу о ремонте крыши и снова впала в тревогу.
– Вот я всю эту чепуху рассказываю, а ты там одна, и голос какой-то не такой, грустишь, наверно. Не нравится мне, мам, что ты одна живешь. Вдруг что случится?
– Да я и не одна!
Вот так ляпнула. Ой.
– Мам? У тебя что, новый… друг?
За окном почернело. Настольная лампочка едва держала оборону, быстро уступая темноте за пределами дивана. Старухино лицо (она снова прижалась щекой к фотографии и, кажется, закрыла глаза) бледно мерцало на грани света и ночи.
– Нет уж, хватит с меня твоего папы. Я про соседку, Надежду Михайловну. Милая такая, знаешь, старушка. Мы с ней друг за другом присматриваем, чай пьём, все такое. Одинокая она. Грустная история, лишена родительских прав.
Боже, куда меня несет.
– Что ты говоришь! За что? – ахнула Катька. Ах, мне бы замолчать, оторвать взгляд от слабого блика света на вязкой желтой щеке.
– За дочкой не досмотрела, девочка из квартиры выбежала и руку сломала. Муж подал в суд и ушел к другой вместе с ребенком.
После долгой паузы Катькин голос полнился неизбывным горем.
– А если мой ребенок руку сломает? Мама, а если я недосмотрю? А вдруг выпадет из окна? Подавится сосиской и умрет? Мама!
Боже мой, боже мой, что я наделала. Была у дочки такая черта: мгновенно погружаться в пучины отчаяния. Прикрыв глаза, я вздохнула