Осуществляемое государством вторжение в приватную сферу начинает осознаваться как нелегитимное. Формируется то, что М. Олсон называет «негативным социальным капиталом» (12, с. 127). Государство перестает быть инструментом социальной интеграции, во всяком случае перестает осознаваться в таком качестве. Напротив, как показал А.Ф. Филиппов на материале анализа концепции К. Шмитта, политическое вторжение в этом случае разрушает социальную ткань общества, выступает сильнейшим дезинтегратором (19, с. 129).
Начиная со второй половины 90-х годов ХХ в. связь между Дальним Востоком и европейской частью России становится все более призрачной. В ходе опросов, проводимых в 1997–1999 гг. менее 5 % респондентов указали, что в последние годы бывали в столице, менее 15 % респондентов отметили, что регулярно следят за общероссийскими новостями. Существенно и то, что в тот период доступ к сети Интернет, несколько компенсирующий удаленность, имели 5,6 % респондентов. Но примерно таков же был уровень информированности и интереса столичного населения и центральной власти к региону. В сложных политических процессах конца ХХ столетия места Дальнему Востоку просто не находилось, поскольку его электоральный вес был ничтожен, а «работа» с ним затруднена удаленностью и разорванностью коммуникаций. От местной власти требовалось лишь внешнее выражение лояльности и самостоятельное решение внутрирегиональных проблем (проблем субъекта Федерации).
Система политических мифов в этих условиях явно разделялась на мифы «для внутреннего» и «для внешнего» применения. К первым относились мифы, связанные с ограблением региона, противопоставлением «Москве» и «китайцам». За счет них создавалась региональная идентичность и возможность мобилизации населения, обозначенная нами как «катастрофическая мобилизация». Они же давали губернаторскому корпусу безусловную поддержку электората в качестве защитников и посредников между Дальним Востоком и «Москвой». Для «внешнего применения» использовались образы «богатого региона», «форпоста», связанного с сохранением территориальной целостности страны.
Понятно, что такое «разделение» достаточно условно. В сознании носителя данных мифологем они составляют единство. В зависимости от коммуникации одни аспекты проговаривались, а другие подразумевались. При этом демонизация и «центра», и «Китая» никоим образом не препятствовала приграничной торговле с южным соседом или «выбиванию» трансфертов из федерального бюджета. А слабая заинтересованность в судьбе региона федеральной политической элиты, занятой борьбой за власть и разделом «советского трофея», не мешала декларациям о важности сохранения дальневосточных рубежей и выделению не особенно щедрых трансфертов для сохранения этих