Рудольф, шедший впереди, встал в дверном проеме на входе. Слова никогда в таких ситуациях не помогали. Солдат оттолкнул сослуживца и, сделав шаг внутрь, вынул нож. Рудольф вошел за ним. Курт метнулся в другую комнату. Рудольф кинулся к девушке. Она испугалась, закрыла лицо руками, и слезы моментально высохли.
– Не надо, не убивайте, я вас умоляю… Я же просто выполняю приказ… Я не нацистка!
– Я немец, а тем более солдат… Я не убийца.
Но из-за шума в соседней комнате сестра милосердия ответа не услышала.
Рудольф понял, что Курту нужна его помощь, но он даже не дернулся. Умереть от польской пули – позор! Но лучше позор, тогда совесть будет чистой. Правда, зачем ему совесть, он уже не знал.
– Как тебя зовут?
– Линда.
– Прости его, он не хотел. Прощай, Линда!
Рудольф поправил кепи и пошел наверх. Через две груды развалин, бывших ранее добротными домами, бывший лучший охотник своей деревни залез в непонятную постройку, похожую на сторожку или большую собачью будку. В оптический прицел он смотрел очень долго. Хотелось думать, но не получалось. Стрелять, только стрелять. Последней жертвой, или – как он писал в своем дневнике – трофеем, стал неизвестный польский баянист. Где-то сзади послышалось движение, очень близко. Надо было кончать, все это уже изрядно надоело. Рудольф решил просто, на удачу, поменять позицию.
Автоматная очередь. Глухо и больно. Слой военного времени. Два русских солдата взяли его за ноги и потащили…
Курт победил. Два поляка были зарезаны сразу. Третий ударил немца прикладом в грудь и, направив на него ствол, нажал спуск. Выстрела не произошло. Ребенок лет восьми вцепился в ногу поляка. Удар приклада – и ребенок мертв. Однако этих секунд хватило, чтобы Курт встал, пришел в себя и ударил ножом в шею противника.
– Kommunizm. – Все, что тот смог сказать в ответ.
– Рудольф, ну ты где? – метнувшись ко входу, Курт его не обнаружил.
– Он ушел…. Не убивайте меня…
– Ну ты чего? Вот он предатель! От него я ожидал большего… Ну ты как?
– Не знаю.
– Матерь Божья, вот это сестры пошли, какое уж тут милосердие… Не зря… Тебе сколько?
– Пятнадцать.
– Надо уходить.
Он оглянулся. Старушка плакала над телом внука. Два ребенка, что были без родни, обыскивали трупы поляков. Старик сам себе перебинтовывал ногу. Ни один взгляд не ловился. Мальчик в немецкой форме сел в угол и закрыл глаза. Девушка с красным крестом плакала. Загнанному честью и долгом солдату стало ясно одно – отсюда он уже никогда не уйдет.
– Ян, ты скоро? – это голос с улицы.
В ответ Курт выстрелил. Он взглянул на бедную Линду…
Франция… Гравелот…
Влетела граната…
6
Деформация происходит в каждой стране по-своему. Потом деформируется народ, еще дальше – природа.
Хельге стало страшно. Чувство необратимых