Колонна скрылась за горизонтом. Вокруг все осталось. Музыка играла, солдаты праздновали, танки гремели, самолеты летели, люди разбирали завалы, вино бродило, станки молчали, и лишь стук каблуков женских итальянских туфель раскраивал эту тишину.
Она шла и легко улыбалась. В белокурых локонах отражались солнце и пыль. Женственным манерам сопутствовал легчайший аромат французских духов. В тончайших перчатках – ухоженные красивые кисти. Глаза голубые, почти бесцветные…
Стук каблуков раздавался все громче и громче: чем страшней было то, по чему она шла, тем громче был стук. От такой легкости оглядывались все, но взгляд не доходил… Важнее было то, что каждый делал в этот момент – правда, некоторые не поднимали взгляда до конца, чтобы просто плюнуть. А сегодня…
Мальчик лет десяти тянул тележку с тремя трупами:
– Здравствуйте, фрау.
– Здравствуй.
– Вы не хотели бы мне помочь?
– Нет, спасибо. Не могу на это больше смотреть.
– Извините, фрау.
И все продолжилось далее. Двадцать два минус шесть – таким образом шестнадцать, а больше было и не надо.
3
Трое солдат сидят на табуретках. Двухэтажный подвал источал жуткий запах углекислоты. Во время боев это был перевязочный пункт; вчера здесь лазили русские, но недолго. Начало вонять продуктами, элементами медицинской части и пациентами. Красноармейцы стали заходить реже.
Они сидели в чулане на нижнем этаже и думали, слушали, и опять думали. В плен не хотел никто. Ганс – война началась для него в сорок два года; для Курта – в восемнадцать лет; Рудольфа война застала в сорок три.
– Надо что-то делать…
– Иди, делай…
Тишина.
Курт вышел в соседнюю комнату и под свет фонарика стал лазить в каких-то бумагах.
– Ты еще русских позови!
– Ой, ну зачем ныть? Давай застрелимся!
– Дурак.
Тишина.
Доносится музыка.
– Да, а вот тебе и Макс, – сказал Курт и пнул сапогом труп солдата. – Он был моложе.
– Ты б лучше ведро нашел, а то кишки крутит!
– Я тебе про Макса, а ты мне про ведро. Я его позавчера принес.
– Послезавтра или позавчера?
– Может, пойдем наверх?
– Я на это смотреть уже не могу. Надо отсюда уходить, – наконец, сказал Рихард.
– Уходи и не смотри!
– Это да, уходить надо! Должны же где-нибудь остаться очаги борьбы.
– Ты еще не наборолся?
– О, господа солдаты, посмотрите, что я нашел! – Курт зашел в чулан, светя на желтую бумажку. – Письмо!
– Ну ты и урод. Еще бы сапоги снял.
– «Здравствуй, Ельза! Пишу тебе из Франции. Здесь так красиво, как я не видел еще в жизни. Думаю, скоро будем в Париже. Там еще лучше. Сейчас наш полк расположен у какой-то