– Согласен. Искусство ради искусства. А вам не кажется, что смерть художника не может быть обыденной? Лабух застрелился – какая пошлость!
– А если Лабух сначала пристрелил одного сукина сына, а потом застрелился сам?
– Еще пошлее. Подумают, что вы застрелили человека и испугались ответственности, а потому наложили на себя руки.
Самое скверное, что этот пьяный придурок действительно мог выстрелить в любой момент. А с такого расстояния очень трудно не попасть даже в стельку пьяному человеку. Конечно, я мог попытаться выбить у него из рук пистолет, но это был слишком рискованный шаг, поскольку Лабух напряженно следил за каждым моим движением. Мои попытки воззвать к его тщеславию оказались безуспешными. Этот человек был уже так далеко за гранью нормы, что реальная кипящая за стенами его однокомнатной квартиры жизнь потеряла для него всякую ценность.
– Мне наплевать, что обо мне подумают, и тем более наплевать, что о моей смерти напишут в газетах.
– Прискорбно. Однако есть еще самооценка художника. Я, представьте себе, всегда считал, что у истинного таланта и смерть должна быть особенной.
– Ты кто такой? – Пистолет в руке Лабуха опасно дернулся.
– Если вам трудно запомнить мою фамилию, то можете называть меня Мефистофелем. Я не обижусь. Вам нужна моя смерть, Лабух, а мне нужна ваша душа.
– Кто из нас сумасшедший? – задал художник вполне здравый вопрос.
– А для вас это имеет принципиальное значение? Я вам предлагаю сделку. Пять тысяч долларов вас устроит? Или ваша душа стоит дороже?
– Моя душа не продается. Слышишь ты, Мефистофель!
– Если душу нельзя купить, то ее можно выиграть в карты. У вас карты есть, Лабух?
На его опухшем от алкоголя лице медленно проступало удивление. Мне даже показалось, что за время нашего довольно продолжительного разговора он слегка протрезвел. Впрочем, это была относительная трезвость, пока что не сулившая мне отпущения грехов. А карты у Лабуха были. Почти новая колода лежала на подоконнике, и я, осторожно ступая, дабы не навлечь на себя гнев партнера по смертельной игре, прошел к окну. Этаж был четвертый, окно, несмотря на духоту, надежно закрыто. Можно было, конечно, вынести стекло, но по моим расчетам мне не хватило бы на это времени. Я спиной чувствовал ствол Лабухова пистолета. К тому же даже относительно удачное приземление на асфальт не спасло бы меня от переломов. Оставалось играть. Играть в карты мне было не впервой, но, пожалуй, в первый раз ставкой в игре была моя жизнь. Во всяком случае, здоровье, ибо я уже готов был, если ситуация станет критической, попытаться применить против психа физическую силу. Пока что Лабуха мое предложение заинтересовало. Тщеславие художника все-таки взяло верх над алкогольным психозом. Перекинуться в картишки с Мефистофелем, пусть и липовым, на пороге вечности, это как нельзя более льстит самолюбию истинного таланта.
– Сдаешь по три карты,– хрипло сказал Лабух.– Попробуешь передернуть – стреляю без предупреждения. Если у обоих перебор – через секунду будем покойниками. При