– Согласна с вами, моя дорогая, – поддакнула та.
Находясь перед сценой, лиценциат не преминул отметить цвет глаз у комедиантки, изображавшей Сладострастие. Они были, как ни странно, разного цвета: один серый, другой зеленый, при этом ее тонкие губы напоминали спелую вишню, так ярко они выделялись на бледном, напудренном лице.
В середине представления колесо фортуны со скрипом повернулось и Неразумный, смешно дергая ногами, испустил дух. Как ни в чем не бывало явился Дьявол в серо-зеленом камзольчике, схватил усопшего поперек туловища, словно тряпичную куклу, и уволок в ад.
Тут из самого нижнего этажа сцены послышались гром, завывание бури и истошные крики грешников, которые издавали за сценой «серые братья» – доминиканцы, которые отлично разбирались в грехах, ибо вместе с францисканцами руководили священными трибуналами – инквизицией.
Стоило Неразумному умереть, как внизу распахнулся занавес и перед зрителями во всем ужасе и великолепии предстала преисподняя. Черти встретили грешника у ворот, хрюкая, словно молочные поросята, и провели его к столу и стали подавать ему огненные, дымящиеся яства одно за другим. Грешник вопил, что было сил, извивался от нестерпимой боли, но мучители, не обращая на то внимания, продолжали свою дьявольскую кормежку. Так, верно, нянька кормит капризного дитятю. По всему было видно, что Неразумного мучили мастера своего дела, что было для них привычным занятием, а потому они выполняли все совершенно буднично, без задора и энтузиазма.
Жизнь простого черта совсем не мед, как кажется неразумным бесяткам. Они лишь холопы Сатаны, и за каждую провинность их нещадно драли плетьми.
Сидя рядом со сценой, Франсуа почти ощущал, как обжигают рот, глотку и внутренности Неразумного раскаленные кушанья. От этого ему стало не по себе, и его всего даже передернуло. «Прости и спаси меня, Господи! Клянусь всеми святыми и тем, что мне дорого, что исправлюсь или во всяком случае постараюсь сделать так», – мысленно взмолился Франсуа и осенил себя крестным знамением.
Средневековая вера значительно отличалась от современной, поскольку была более искренней, наивной, нелицемерной и в то же время в чем-то более жестокой. Жизнь смертного была немыслима без постоянного обращения к Творцу. Со Всевышним советовались, как с родным отцом. Атеизм, широко распространился в век Просвещения, но тогда был еще совершенно чужд людям.
Осушив кружку, лиценциат не стал гадать о том, чего не мог уразуметь, а потому вспомнил прошлую ночь, когда вместе с Катрин поднялся в ее спальню и она начала расшнуровать платье. Франсуа смотрел на нее, как завороженный. В конце концов верхняя одежда с шелестом соскользнула на ирландский ковер, отчего Франсуа чуть не превратился в соляной столп[20].
Молодая женщина знала толк в обольщении и виртуозно владела