Баталов осмотрел полки чулана, посуду на столе, выдвинул ящики:
– Ничего ей есть не оставили. А кашу нашу съела. Вот в эту миску мы ей утром накладывали.
Нам нужно уходить.
– А как же её… Она даже ходить не может. – На мальчишеском лице Демьянова искренняя озабоченность. Я думаю об этом же, чувствуя, что не смогу уйти, не оказав старухе какой-либо помощи. Но как и что сделать для неё, не знаю.
Вспомнил, вчера вечером, когда мы вошли в деревню, во дворе одного дома я видел двоих тоже старых женщин.
– Вот что, Демьянов, иди и разыщи кого-нибудь из тех старух, которых я видел вчера.
Он убежал. Срочных дел много. Я забыл о данном распоряжении. Услышал на дворе сумасшедший плач и крик женщины. Не понимая, что происходит, встревоженный, выскочил за ограду. Демьянов с ещё одним автоматчиком силой тащат к дому старую немку. Яростно отбиваясь, она орет так, как только может. Увидев меня, солдаты останавливаются, немка замолкает, плача, о чем-то начинает просить меня, но я понимаю только её обращение:
«Господин офицер, господин офицер…»
Демьянов растерян, смущен; виновато докладывает:
– Товарищ младший лейтенант, мы ей объясняли, объясняли, она не понимает ни по-русски, ни по-немецки, а как с ней ещё…
Вокруг собирается вся рота. Мобилизуя весь школьный запас немецких слов, я, как могу спокойнее, объясняю женщине, что там, в холодном чулане лежит старуха, больная старуха, и мы перенесём её в тёплую комнату, а вас просим кормить и ухаживать за ней.
Немка долго не может успокоиться, плохо слушает мои объяснения и, вытирая слезы кончиком фартука, совсем как русская крестьянка, все оглядывается на солдат с автоматами, окружающих её.
– Идите в строй, – приказываю я солдатам. И ещё раз повторив просьбу немке, сам ухожу к роте, решив, что так будет лучше.
Недолго постояв в воротах одна, видя, что солдаты строятся, чтобы уйти, немка нерешительно входит в дом, где лежит больная.
Большой зал без мебели: школа или клуб в немецкой деревне. Офицеры полка выстроены в две шеренги. В полк приехал командир дивизии полковник Соболев.
Командира дивизии я вижу впервые. Он обходит строй офицеров, строго, придирчиво осматривая их обмундирование.
– Капитан, почему вы в ватных брюках? – Он строго говорит о том, что Красная Армия сейчас стоит в самом центре Европы, за её победами, поведением пристально следит весь мир; советский офицер должен быть всегда подобающе одет, подстрижен и побрит.
Я знаю капитана. Он командир хозяйственной роты. Командир дивизии даёт ему тридцать минут, чтобы он побрился, подшил воротничок и переоделся. Вслед за капитаном удаляются из строя ещё несколько офицеров.
На полковнике поношенная, как-то глубоко, по-стариковски, надетая фуражка с зелёным околышком; фуражка мне кажется гражданской. У Соболева серое, дряблое лицо. Мне кажется, что полковник сильно болен, ему очень тяжело, но превозмогая внутреннюю боль, он морщится и прилагает