Говорить нам не о чем, радоваться встрече нет причин. Шура торопится сообщить мне о своём счастье:
– А я замуж вышла за майора, он… – она называет большую тыловую должность. – А живу я вон в том доме, – тянет руку через колонну солдат, где на пригорке величественно возвышается большой дом, принадлежащий, судя по всему, польскому помещику.
Шура сияет от счастья, беспричинно и громко смеётся, спрашивает сочувственно:
– А ты Ванька взводный что ли?
В вопросе слилось и сожаление и превосходство. Во мне вспыхивает пренебрежение: даже не хочется отвечать. Я тороплюсь, отворачиваясь, отвечаю, не скрывая гордости:
– Я командир роты. Это моя рота.
– Какие грязные…
В первые же минуты я забываю об этой встрече, но вскоре чувствую: мне отчего-то неприятно, и через час осадок оскорбленного самолюбия не даёт мне покоя.
Батальон останавливается на большой привал, «принять горячую пищу». Разыскиваю Коновалова, и, чтобы освободиться от неприятного осадка, рассказываю о нашей встрече. Он вспомнил Шуру:
– А. «Пэпэже»… Ну, Ким, что делать – война всех выворачивает наизнанку, Смелого и настоящего человека сразу же видят смелым и настоящим, труса – трусом.
И рассуждает о женщине на фронте. По его трёхлетним наблюдениям, все женщины на фронте делятся на три совершенно обособленные группы, каждая группа отличается от другой решительно всем, даже одеждой.
Первая группа – «святые». Это те, которые никому недоступны и поэтому свободны и горды. Их все уважают, даже любят, оберегают от пуль и от грязных притязаний. Таких много – большинство. Вторая группа – те, которые давно «вышли замуж», они хорошо одеты, скромны, тихо живут за широкой спиной большого начальства, а главное – интендантов. И третья – «пэпэже» – походно-полевые жены. Таких совсем мало, единицы, но, к сожалению, есть – плесень войны.
И рассказывает мне о медицинских сёстрах, которые в разные годы войны были у него в роте.
– После ранения под Невелем вылечился, и направили меня в десятую гвардейскую, на 2-й Прибалтийский. Дали стрелковую роту. До этого я был командиром роты противотанковых ружей. Была у нас в роте медсестра Рая. Родом из Ленинграда. «Святая». Офицеры батальона на неё посматривали. Совсем девчонка, ко мне относилась как к отцу. Ни один раненый в роте не истёк кровью, не обморозился: зима стояла, декабрь сорок третьего. Погибла…
Рассказывает Василий неторопливо, прерывисто, голос перехватывает ему. Таким я его ещё ни разу не видел.
– Немцы убили её. Оборона тянулась по опушке. В лесу снег глубокий. А мы наступали. Немец остановил нас. Землянки не роем, планируем завтра-послезавтра наступать. Ночь. Ложимся спать. Ординарец разрыл снег, натаскал веток, покрыл плащ-палаткой. Ложимся вместе, Раю – в середину, чтоб теплее ей было. Спим под плащ-палаткой, сверху