Неудобство такого предположения заключалось в нескольких натяжках, досаднейшей из которых была неопределённость определения меня, как человека щедрого.
Взглянув в скучающую без дела витрину, я решил, что это лицо, при необременительных мышечных уловках, могло породить надежду на романтический исход – в повитухи призывались недостаточный опыт, склонность к повторению прежних ошибок, слегка вывернутый вкус, и полное равнодушие к чужим обстоятельствам.
Как мило, что вы вызвались помочь, сказали бордовые губы, я так надеюсь на счастливый случай.
Надежды под бордовой шляпкой были пустыми – я не собирался сорить деньгами.
Опера возникла величественным миражом – прилегающая улица до середины взбиралась вверх, и перед глазами зрителя висел занавес переменчивого неба, и половина пути превращалась в затянувшийся антракт.
Путник вознаграждался неожиданно – улица вдруг выгибала спину и сбегала к площади, и опера во всем великолепии возникала на вымытой мощёной площади, занимая всю перспективу, и сторожевые доходные здания по бокам стояли навытяжку, чуть сдвинув набекрень столетние крыши, в запылённых навечно мундирах, выставив медные алебарды водосточных труб.
Замашки чичероне не пригодились – указующая на храм трагедии рука повисла в пустоте, и воздух, набранный для патетического возгласа, пришлось выпускать в два приёма, выдавая отступление за приступ одышки.
В Париже такого полно, сказала любительница оперы, и потянула меня в боковой проулок, к рыжей облупленной двери, больше похожей на дверцу шкафа, чем на приличный вход в здание.
Интерьер был не лучше входа – запах локальной кухни дул из-под изъеденной лестницы, с невообразимого цвета панелей пялились проплешины былых шпалер, и слепой, на треть уцелевший витраж, показывал в прорехи пятнистую стену соседнего дома.
Милое гнёздышко, но обходится недёшево, сказала обитательница шкафа, и подтолкнула меня к ступеням – врожденная деликатность запретила мне зажать нос.
Я взбежал вверх, затаив дыхание, едва касаясь ступеней, и дожидался спутницу, развлекаясь видом шикарного декольте с позиции критика – порочные мотивы визита совершенно вылетели из головы.
Идите вперёд, сказало декольте, и я повернулся на тусклый свет коридорного канделябра – коридор, кривовато уходивший на десяток шагов от лестницы, был утыкан по бокам небрежно прикрытыми дверями, и в комнатах угадывалась жизнь.
Из дверей выпорхнули две девицы в танцевальном неглиже, и отпрянули внутрь, оставив в коридоре приятный фиалковый запах, знакомый мне по временам, когда я запросто бродил по задворкам подзабытого кордебалета.
Фиалки сменились старым силачом в трико, натужно тянущим вверх пузатую гирю в полутьме комнаты напротив, и рука из-за спины толкнула белую дверь у меня перед носом – мы вошли в бледно освещённую