– Не могу, ваше благородие. Уставом приписано: не бросать оружие. С ним я не одну версту прошёл. И бьёт оно отменно.
– Хорошо.
Александр подобрал ружье и отдал солдату.
***
Наконец засветился краюшек луны над горизонтом. Стало хоть немного видно впереди. Александр шёл медленно; дорога была вся в рытвинах и кочках. Солдат лежал поперёк седла на животе, кряхтел, стиснул зубы, стараясь сдерживать стоны.
Впереди мелькнуло что-то светлое, как будто отблеск луны в воде. Нет, не отблеск. Вроде бы – огонёк. Показалось? Нет, не показалось. Если смотреть прямо – ничего не заметно, а чуть в сторону, краем газа улавливается слабое свечение. Подойдя ближе, Александр увидел не далеко от дороги невысокое тёмное строение, возможно хижина пастуха. Двери не было. Внутри едва тлели угли в очаге. Александр направился к хижине. Заметил сбоку большую двуосную татарскую арбу, нагруженную каким-то скарбом. Две стреноженные лошади паслись неподалёку. Александр накинул уздечку на сук корявого деревца и вошёл в хижину.
Стоял кисловатый запах, какой обычно бывает там, где давно никто не жил – запах запустения. Пол земляной. Посредине очаг, сложенный из камней. На углях шипел закопчённый медный чайник. Перед очагом, сложив ноги по-турецки, сидел старик в белой фесе. Лицо у старика было круглое с жиденькой седой бородкой. Под глазами мешки. На теле, поверх белой шёлковой рубахи, суконный жилет, расшитый татарским узором. В руках он держал пиалу с чаем.
– Мир дому твоему! – сказал Александр.
– Дом не мой, и мира в нем нет, но все равно, спасибо, путник. Проходи, я напою тебя чаем, – ответил он тихим ровным голосом.
– Там, снаружи раненый. Я его приведу.
– Тебе помочь?
– Нет, сам справлюсь.
Александр вернулся. Снял с седла солдата и помог ему зайти в дом. Усадил возле стены. Старик протянул солдату пиалу.
– Осторожно. Горячий, – предупредил он и вновь опустился на своё место.
Алексей сел напротив, снял фуражку и вытер платком лоб.
– С Альмы едешь? – спросил старик.
– С Альмы, – кивнул Александр. – Брата искал.
– Нашёл?
– Нет.
– Форма у тебя русского офицера, а ходишь как крымчак.
– С чего ты это взял, отец.
– Научился людей отличать за жизнь.
– Бабушка у меня из Карачая.
– А, – протянул он. – Вот оно что.
– А ты, эфенди, что здесь делаешь? На пастуха не похож. Жилет у тебя расшитый, да рубаха шёлковая.
– Я тоже с Альмы еду, – сказал старик печально. – У меня был большой дом, погреб полный вина, сад ухоженный, а виноградник – заблудиться можно. Две коровы дойные, овцы, лошади…. Много чего было. Муфтий говорил, что придут единоверцы, мы вновь вольёмся в великую Османскую империю и заживём ещё лучше. А мне и так всего хватало. – Он вздохнул и продолжал уже с нотками гнева: – Но пришли единоверцы и разграбили мой дом. Вынесли все. Что не смогли утащить – переломали…. Я молил их оставить мне хоть крохи, но они не понимали меня. Говорили на чужом языке.
– Это были не турки, а зуавы, – попытался объяснить