Может, в этом все и дело: пользоваться не могла. Могла любить. Вещи старые любила, выбросить рука не поднималась. На картинках у нее много старых вещей было: рухлядь деревянная, выступающая из золотого сумрака, как обломки крушения чьей-то давней жизни, тусклый лак комодов, теплый, родной цвет дубовых буфетов, книги ветхие, с осыпающимся золотом на переплетах. Просила знакомых: впустите на часок – написать вашу мебель. Извинялась потом за скипидарный запах, но изнутри горела от счастья – «схватила», унесла с собой. У Манюси отстояла древний шкафчик: не антиквариат, а так, мещанский, начала двадцатого века… Но этот его цвет: сквозь прозрачную черноту – темно-вишневый… Хотя цветом оправдывалась перед другими, а на деле жалость брала: как это будет он валяться на помойке, только вчера живший в родных комнатах! Так это же – вещь. А тут человек! Ведь рано или поздно ответ держать придется. Ответ, ответственность. Счастье какое – не иметь ответственности. Манюся, любимая тетя, счастливый человек, говорила ей: «Господи, да что с него убудет, что ли, если он немножко за тобой поухаживает? Да покрути ты ему мозги чуть-чуть… Он ведь и не хочет ничего серьезного! Так и порадуете друг друга слегка…» Манюся много кого слегка порадовала в своей жизни, а теперь третий год, как замужем. За богатым человеком, живет в его загородном доме. А Ксюша – в ее квартирке. Денег она у Манюси не берет, хотя та и пытается всунуть племяннице каждый раз при прощаниях долларов сто. Ксюша считает, что лучше торговать птичками. Хотя Манюся называет ее торговое место «папертью». И спрашивает всякий раз, когда они видятся: «Ну что? Все еще на паперти стоишь?» Ксюша не сердится. Она свою работу унизительной не считает. На спуске много таких. И не все они художники-неудачники, музыканты-пьяницы. Есть и работяги-ремесленники, и студентики: есть-то хочется… Ксюше тоже ее заработков хватает на хлеб и чай, на картошку и постное масло. Спасибо птичкам. Выручают. Птичек Ксения мастерила из крашеных перышек, проволочного каркаса, маленьких пластмассовых шариков. На пальцах у нее никогда не выводились пятна от краски. И время от времени начинало нарывать место укола проволокой.
Сначала она хотела делать бабочек. Они у нее выходили дивной красоты: огромные махаоны, невероятные траурницы и бабочки «павлиний глаз»… Можно было и не делать таких, как в природе, а просто придумывать своих. Несколько бабочек она смастерила когда-то давно, в прошлой счастливой жизни, где у нее был Никита. Она повесила их под абажуром у него на даче. И они тихо покачивались, когда их трогал сквозняк. Затрат на них было немного, только кропотливая работа – ручная роспись по шелку, осторожное натягивание материала на тонкий каркас. Но когда она сделала для продажи первую, так и встали перед глазами счастливые дни на той деревянной простенькой дачке, золотые от загара плечи Никиты, кожа с каплями невысохшей воды, стук его сердца… И Ксюша одним резким, злым движением смяла в комок тонкую проволоку и кусочек шелка… Никогда больше не будет в ее жизни этих волшебных
