К дому вернулись в сумерках. Мама уже ждала на подъездной аллее – волновалась. На Якова глянула так, что тот вмиг словно стал меньше ростом, а на Лизу вовсе не посмотрела, лишь велела:
– В дом иди!
В доме ждали пироги с зайчатиной и чай с малиновым вареньем, а еще долгий разговор об ответственности. Мама говорила тихим голосом, но Лиза понимала: еще чуть-чуть – и она сорвется на крик. Не со зла, из-за волнения, из-за того, что дочь поступила безответственно, заставила родителей волноваться. А папенька молчал. Когда мама злилась, он старался не вмешиваться, прятался за газетой и клубами сигарного дыма, но на Лизу поглядывал одобрительно, даже подмигнул однажды, когда мама отвернулась.
Той крещенской ночью ей снилась метель. Метель кружила, окутывала жарким коконом, который приходилось разрывать руками, отлеплять от лица, чтобы сделать хоть один вздох. Утром Лиза проснулась совсем больной, с жаром и разрывающим внутренности кашлем.
Воспоминаний о болезни осталось немного: душное одеяло, которое все время давит на грудь и от которого хочется избавиться. Холодные мамины руки на лбу, которые слишком быстро нагреваются, но с которыми все равно легче. Питье, то горькое, то сладкое, но непременно горячее, просачивающееся сквозь крепко сцепленные зубы тонкими ручейками. Глухой папенькин голос: слов не разобрать, но она знает – папенька читает ей сказки Андерсена. Пусть бы про Русалочку, сказка про Русалочку прохладная и пахнет солью. Или про Снежную королеву, там вообще зима, а зимой не так жарко. Лиза сильная, ей нужно потерпеть. И она будет терпеть, потому что воспитанные барышни не могут позволить себе глупости в виде слез.
Иногда, кроме родительских, Лиза слышала и другие голоса. Они говорили непонятное, и после сказанного мама начинала плакать, хоть сама же учила, что слезы на публике – это дурной тон. Один голос был особенно настойчивый. Его Лиза слышала чаще остальных.
– …Слабые легкие… никакого противления болезни… Если выживет, потребуется длительное восстановление…
Она выживет! Назло голосу. Легкие, может, и слабые, но сама она сильная.
– …А если и не выживешь, не велика печаль. – Эта девочка, так похожая на нее саму, приходила все чаще, ложилась рядом в постель, гладила по волосам, заглядывала в глаза и улыбалась. – Уйдешь со мной. Будем играть, я стану рассказывать тебе сказки. Ты ведь любишь сказки?
– Люблю. – Только девочке, так похожей на нее, Лизе удавалось ответить, только ее прикосновения забирали боль.
– Вот и я люблю. – Маленькая ладошка заслоняет свет ночника, и можно больше не жмуриться. Это хорошо. – Нам будет весело, обещаю.
А в груди у девочки золотая искорка, то вспыхнет, то почти погаснет. Как звездочка на ночном небе.
– Пойдем со мной.
И ей хочется уйти, но папенька с мамой расстроятся, потому что туда, куда зовет ее девочка с искоркой вместо сердца, им дороги нет.
– Не