Арина пожимает плечами.
– Не знаю, – говорит она.
Ей очень, очень спокойно и хорошо.
Серый. Прекрасная Луиза
Луиза. Так ее зовут. Ишь, Луиза! Не толстая – крепкая, как боровичок, такая, с бочка́ми. Хорошая. Прямо вот как надо. Принято, чтобы у девушек талия, у красивых, а у этой нету. Но на нее как посмотришь, так и видно: этой никакой талии не требуется. Как есть, так и хорошо.
В магазинчике у станции, где она работает, аж пять отделов. Один – хлеб-молоко, булки с маком и с таком, кефиры, ряженки, вот эти новые непонятные йогурты в бутылках и пластиковых белых корытцах. Другой – мясо-колбасы, заветренная грудинка говяжья, дешевые паштеты в целлофане и дорогущие-вырви-глаз твердые колбасы, и копченая обрезь на закусь; тут же до кучи и овощи – и свежие (ну как свежие – какие уж есть), и моченые-соленые. И яйца еще, да. Третий – крупы, консервы, макароны, соль-сахар. Четвертый – бухло всякое: пивко, ядовитого цвета бутыли с заморским названием «аперитивы», портвейн всякий, кислое дорогое вино, ну и беленькая, куда ж без нее. А еще пятый. Там всё остальное. И нитки тебе, и спички, и перекись водорода. И мыло с шампунем, и расчески, и гвозди. И подушки! И даже резиновые сапоги. Правда, все на один размер, ну и что.
А работница-то одна, Луиза. И так вертится, и эдак. И ничего! И ни очередей тебе, ни недовольных. Всем товару отпустит, каждому улыбнется.
Как всегда тут и была. Щеки – как те импортные яблоки, которые дрянью какой-то покрывают, чтобы пуще блестели и не портились. Глаза – как маслины из банки. Бочка́ – как подушки. Вся-то она прямо как сама из этого магазина. Как и не приехала сколько-то там лет назад из какой-то заплесневелой пропахшей худыми свиньями дыры, а выросла вот прямо тут, вылежала свое на полке, запунцовела щеками и ждет теперь, кто ж ее, такую раскрасивую, купит. У кого на такую хватит.
Серый знает о Луизе, кажется, всё. И не понимает в ней ничего.
Серый знает, что выросла и расцвела эта Луиза где-то в хлебенях, куда больше полусуток шкандыбать в плацкарте, и потом еще прыгать по ухабам в вонючем автобусе, и пешком еще. Что вскормивший Луизину красоту рабочий поселок носит невозможное название Новая Папузка, причем ни о какой Старой Папузке в окрестностях никогда не слыхали. Что там, в Новой Папузке, в деревянном домике живет-горбатится Луизина мать, пьет горькую Луизин отец и расцветает потихоньку тугим розовеющим бутоном Луизина младшая сестренка, зовут которую не как-нибудь, а Эсмеральда. Что кормит Луиза их всех со своих невеликих магазинных заработков, потому что там, в Новой Папузке, зарплата – вещь давно и прочно забытая, диковинная. Что зато родня оттуда, из Новой Папузки, тоже ее не забывает, подкармливает домашненьким – передает с машинистами посылочки, а запасные-то пути – вот они, от станции минут десять прогуляться и перелезть через насыпь. Что тепло у нее тут, у Луизы, в подсобке круглый год, потому что держит она у себя запрещенный радиатор, который хоть и старенький, а греет как зверь, и что хозяйка магазина об этом, конечно, знает, но не говорит ничего.
Что