– Что он себе позволяет, – тихим бешеным голосом говорит отец. – Десять минут уже в дверь барабанит и кричит: «Арина, Арина». Уже соседи вышли. Что вообще происходит?
Арина собирается ответить отцу – и вдруг слышит какую-то возню в прихожей.
– Ты что, его впустил? – спрашивает она, вскакивая.
– Знаете что, – говорит отец. – Разбирайтесь сами, у меня работа.
И вот в ее комнате уже сидит Вова. Он сам взял себе стул, поставил его у окна и просто сидит и молчит, и ничего не делает. Арина примостилась на краешке кровати и тоже ничего не делает и понятия не имеет, как себя вести. Она зачем-то дергает подол своей красно-синей клетчатой юбочки – раз, другой, еще сильнее, еще. Ее злит, что юбочка никак не хочет прикрыть коленки. Юбочка короткая, а коленки большие. Почти как взрослые коленки.
– Хочешь чаю? – зачем-то говорит она, хотя не чувствует ни малейшего желания поить Вову чаем.
– Не, – тянет Вова. И передвигает свой стул к ней поближе. И берет ее за руку.
– Что это у тебя? – вяло интересуется он.
Ладошка у Арины исчиркана синей ручкой.
– Писала, – отвечает она, пытаясь отнять ладонь, но Вова держит ее крепко.
– Че писала-то? – удивляется он. – Каникулы же.
Арина молча дергает руку.
– На руках ты писала, – с легкой насмешливостью взрослого человека, снисходительного к шалостям малышей, резюмирует Вова и вдруг берет Арину в охапку и сажает, как маленькую, к себе на колени. От него пахнет рыбой.
Дай мне рыбки, кума. Я голоден.
Арина бешено вырывается. Она ни с того ни с сего вдруг вспоминает, как когда-то мама восхищенно рассказывала всем о дурацкой ее, Арининой, реакции на инцидент в детсаду: «Она говорит: Антон меня вот так и душил, а я вот так и плакала, а я говорю: дала бы сдачи, а она говорит: ему же больно будет!» Маму умиляло, что у нее такая добрая дочь. Ну уж нет, думает Арина, извиваясь, щипаясь и молотя кулаками. Больше я никогда не буду «вот так и плакать», я буду драться, я буду делать больно, а если надо, то буду «вот так и душить».
Эка сколько рыбы привалило, и не вытащить.
Руки у него жилистые, и весь он какой-то твердый, как кора дерева, и даже шея твердая, и ему, кажется, совсем не больно, когда его щипают и бьют, и тогда Арина захватывает маленький кусок его коричневатой кожи двумя ногтями и сжимает изо всех сил, потому что знает, что так можно сделать больнее в сто раз, чем если просто щипаться. Вова дико, со свистом, шипит, но рук не разжимает. Почему я не могу закричать, думает Арина. Ведь стоит позвать папу, и он придет сюда, и устроит этому Вове такое, что стены будут ходить ходуном. И еще она почему-то знает, что если ей не удастся вывернуться, то Вова уже не удовольствуется тем, что было раньше, что теперь он захочет как по-настоящему, как в той книжке. И она каким-то чудом все-таки выворачивается,