– И коня нашего тоже отдавай! – Иван метал глазами синие молнии, ухватившись за уздечку Маркиза.
– Конь не твой, а брата твоего, Ивана, пай. – Председатель занёс-таки кулак над головой Вани, но вовремя разжал и брезгливо отбросил Иванову руку от уздечки. – Вот пусть он сам за ним и приходит, а то вишь умник какой выискался: его колхоз на работу отправил, а он убёг! С чем убёг, с тем и остался. Так ему и передай. И сам, смотри, не пожалей потом, да не возвращайся – не приму! – Председатель перевёл взгляд на Насю, скромно стоявшую в сторонке. – Жену твою приму, а тебя, разбойника, и не подумаю! И какой дурак за тебя такую добрую девку отдал?!
Председатель презрительно сплюнул. Нася вспыхнула, отвернулась.
– Пусть подавится нашим Маркизом, – грозился Иван, уплетая утрешние щи из общего чугунка. – Я себе ещё на двух коней без него заработаю. Иван говорил, плотники в Федоровском конезаводе нужны. Туда пойдём.
– А может, к Николаю, в Сарану? Люди сказывали, там на заводе рабочие требуются.
Василиса скучала по добродушному Николаю и втайне мечтала помирить сыновей. От людей слыхала, что Николай в заводе работает, но сам он вестей о себе родным не посылал.
– Не, к Кольке не поеду. Без сопливых обойдёмся.
Иван поскрёб ложкой по дну опустевшего чугунка, вылизал ложку и аккуратно положил на стол. Нася убрала чугунок со стола, налила всем по кружке молока. Села напротив мужа. Ей было всё равно, куда идти, лишь бы с Иваном, лишь бы ему было хорошо. Садок не был ей родным, Ивана-старшого она единожды видела. Он бы Ване и за отца сгодился. Пожалуй, лучше к нему. Про Николая свекровь рассказывала, что сильно добрый он, уступчивый; но какой же уступчивый, если рассорился с Иваном? В любом вопросе Нася безоговорочно была на стороне мужа. Значит, пойдём в Федоровский. Хотя её согласия никто и не подумал спросить.
– Пчёл Фомке продадим. Он давно нашим пчёлам завидовал, всё секреты у меня выпытывал, тогда, до колхоза ещё. А дом… – Иван обвёл глазами давно почерневшие брёвна стен, икону Симеона Богоприимца в красном углу (Насино родительское благословение), так и не достроенный сруб отцовского дома за окном. Последний закатный луч, словно огнём, чиркнул по его стене и погас. – Дом пускай стоит. Бог даст, может, и пригодится ещё когда.
Фомка предложению обрадовался и торговаться даже не стал, взял за первую цену и перевёз все семь колод к себе этим же вечером.
Ночью Иван долго шептался с женой.
– Ничего, Нася, не боись. Вот разгонят окончательно эти колхозы – вернёмся, я дом отцовский у Кольки выкуплю. Оконные блоки сам выстругаю, поставлю. Плах на пол с Фомкой напилим. Я видал, как это делают, сумеем, справимся. Я всё выстругаю, отшлифую, будешь по полу, как по мягкой траве, ходить. И заживём мы с тобой не хуже твоего отца, вот увидишь. Я, сама знаешь, какой ловкий.
Утром, едва засветлело небо над рощей, быстро собрали манатки