Вразумление, самосотворение и биография. Валерий Николаевич Горелов

годов затронули и Московскую духовную академию; как и остальные три академии, она была охвачена забастовками. «…Разливая яд протестантского реформаторства и политического либерализма1». Одним из требований студентов и преподавателей для демократизации академического строя было возвращение ректорской должности. Ректор МДА Евдоким (Мещерский) никак не мог знать, усидит ли он в своем кресле. Не без помощи забастовочных телодвижений Сергей добился у него приема, и не без хитростей убедил того включить себя в число слушателей академии. Общий бардак и неуверенность по-своему редактировали правила. И так, с 1907 года он стал с высоким прилежанием и без всяких революционных амбиций изучать богословие, был отмечен, и в 1910 году, по исполнении ему 25 лет, рукоположен дьяконом. А через год за успехи и умения в делах церковных отправлен в услужение в приходскую школу и приют, что при церкви апостола Петра в Лахте.

      Когда, в 1908 году до него дошли слухи, что Азеф, он же Евно Фишелевич, был изобличен как провокатор и агент Запада, но сумел избежать наказания, пробравшись за границу, явно не без помощи российского правительства, Сергею очень хотелось, чтобы это известие было последним ударом барабана из той, брошенной им жизни. Но случилось большее. Уже по холодам 1911 года ему принесут вести заупокойные и скорбные, мало его касающиеся, но волнительные.

      ***

      При Храме, где служил Сергей, Божьей милостью, давно жила девочка, теперь уже, наверное, лет 17. Она была скромная, исполнительная и боязливая, но работящая и послушная. Все три года своего служения в Лахте Сергей обучал ее грамоте. Это, верно, и послужило причиной, что, по велению настоятеля Храма, в тот год, еще до холодов, она была отправлена в Киев учиться сестринскому делу милосердия. Она вернулась уже по снегу, и вроде стала еще более усушенная, да и глаз по обыкновению не поднимала. Прошла где-то неделя, и эта девочка по имени Ксения напросилась к Сергею с просьбой выслушать ее после вечерней службы. Она, видимо, долго собиралась на этот разговор, ибо так много слов говорить ей было непривычно. В Киеве ее определили в бесплатную больницу – приют при Киевском женском монастыре, где сестры-монахини стали обучать ее нелегкому труду сестры милосердия. Она очень старалась, и уже на втором месяце стала замечать, что у нее получается. Больно уж ей нравилось, когда ее кликали сестричкой. Раненого того привезли в обед, она с утра работала в прачечной, и только заступив на вечернее дежурство, увидела его. На койке лежал крупный молодой мужчина, плотно обмотанный бинтами, а из его правого бока не переставая сочилась кровь. Оперировать врач, наверное, сможет только с утра, а потому ночью он оставался на попечении сестер, но шансов, что он доживет до операции, почти не было. Мужчина бредил, скрипел зубами, стонал и пытался ворочаться на койке. Это был вечер 1 сентября 1911 года. Ближе к полуночи она, подсвечивая себе керосинкой, подошла посмотреть. Ей казалось, что он уже должен был преставиться, но пациент лежал с открытыми глазами, и вдруг, ясным голосом позвал ее:

      – Сестричка,