этот опыт превратился в его нравственную философию, выразить которую основательно даст бог когда-нибудь дойдут руки, в яростную критику им различных социологических теорий, посягающих вырабатывать нравственные нормы и императивы жизни, поступков и отношений людей. Слава богу, что он был не безгрешен – значит те нравственные принципы, по которым он потом жил всю жизнь, были правдивы и несомненны… Да, грехи были… в некоторые он и до сих пор вдумывается как философ и исследователь, познавая себя… Ведь они и тогда научили его чуть ли не главным нравственным истинам его жизни и судьбы. Они и ныне противны ему, но воспоминания о них не причиняют прежней боли. Он многие годы живет в неприкасаемой нравственной чистоте отношений и поступков, в бескомпромиссной верности совести. Однако – грехи эти, проведя его через боль и недолгие колебания, довольно быстро кончились. Ему просто надо было еще что-то пережить и понять нравственно, решиться обязать себя к нравственной чистоте и правде отношений и ощутить в этом непререкаемую необходимость, перестать во власти страстей и соблазнов изменять себе и мучить себя. И конечно, стать готовым заплатить за это нужную цену и как всегда – осмелиться пойти в выбранном пути против нравов и привычек окружающих людей, против входящих в моду новшеств и взглядов. Вот то самое нравственное начало совести, которое так рано проснулось в нем и сделало его свободным, побудило его восстать против веры его народа и отвергнуть считающиеся святыми заповеди Закона, в конечном итоге – заставило его трагически разорваться с семьей и средой благочестивых евреев, очень быстро, вопреки всем искушениям, дало ему почувствовать ответственность перед человеком, с которым он вступает в связь, и как бы ни были сильны соблазны и страсти, строго воспретило ему использовать ради них женщину. Да просто потребовало от него любить женщину и быть ответственным за чувство, которое испытывает к ней, заставило стремиться к правде такого чувства и потому – запретило использовать женщину и связь с ней ради страстей, хоть те и были сильны в нем, а окунуться в них было конечно же невероятным соблазном для молодого человека, совсем недавно вырвавшегося из среды евреев-«ортодоксов». Он просто почувствовал, что поступая так совершает грех, но только преступает не против каких-нибудь социальных запретов и правил, а против самого себя, против того чистого и нравственного в себе, за что он с ранних лет привык яростно бороться, в том числе – с живущей праведно и по Закону еврейской средой. Так он чувствовал, вдумываясь себя и переживаемый опыт понимал, и потому – перестал поступать так, мужественно обязал себя ждать любви, блюсти чистоту отношений и жизни, быть ради этого с собой суровым. Да и так рано личность в нем потребовала самоутверждения, стала яростно и отчаянно за то бороться, что он опять-таки непререкаемо понял и ощутил – не может впустить в жизнь
