концов преследующему лишь собственные интересы, было подобное злобой и наветом, ибо трудно подчас найти более настоящих и искренних патриотов Польши, в большей мере и до трепета любящих ее и ощущающих ее домом, нежели среди них, пусть даже самых ортодоксальных и коснеющих в традиции, а уж о ставших светскими – и говорить нечего! Среди тех множество великих и достойных детей своей страны, не чурающихся их древних восточных корней, но ощущающих себя плоть от плоти частью ее, нередко – вообще ее цвета, настоящей гордости! За долгую историю их гонений и мук, еще ни в одной стране евреи не находили дом так, как в Польше, сросшись с ним кажется не то что душой, судьбами десятков поколений и подобным, а порами кожи и мелкими кровеносными сосудами… Ему иногда кажется, что изгони страшная, невообразимая беда отсюда евреев, они всё равно вернутся обратно, как муравьи всегда находят путь к матке, а пчелы – в улей… Как неизменно отыскивает живое существо путь к тому, без чего его жизнь и судьба невозможны, попросту невообразимы… А предай их родная страна, брось бесчестно на произвол судьбы – не перестанут любить ее, останутся большими ее патриотами, чем записные толкатели речей, шляхтичи и яростные поклонники великого маршала, благочестивые обиватели католических порогов, будут отчаянно кричать об этом поступками и если выживут, не утратят желания пройти с ней путь до самого конца… И всё это, как он чувствует сегодня, в особенности и прежде иных относится к нему самому… С ним вообще всё в особенности удивительно и ясно, хотя его судьба и жизненная дорога с самой юности трагически, страшно запутаны, смешали в себе множество борений и самых разных вещей… Он родился и вырос в ультраортодоксальной среде, в семнадцать лет походил на совершенный образец того, чем во все времена должен быть еврей, идиш и «лойшон койдеш», древний язык Закона, ныне возрожденный и превращаемый в обиходный где-то в далеких палестинских песках, до сих пор не ушли из его памяти, хоть он ни разу с момента разрыва с семьей и общиной не вернулся к ним, не попытался использовать драгоценный багаж редких знаний для университетской карьеры. И тексты Торы и Талмуда, в постижении которых он был так легендарно силен и казался окружающим не просто подобием собственного отца, великого раввина и «гаона», а способным даже превзойти того, доныне часто и непроизвольно всплывают в его памяти, да и не может конечно же быть иначе. А он, так глубоко и казалось бы неразрывно связанный истоками судьбы с древней верой и культурой его предков, погруженный в нее более, чем какой-нибудь профессиональный и заправский исследователь – ведь не забудешь и не выветришь конечно того, что вкладывалось в ум и душу с пяти лет! – всё равно не чувствует себя евреем… на изломе отрочества осознавший самого себя, с тех пор ощущает себя личностью и человеком, сыном человечества, поляком и гражданином. В семн
