или же разрушает прежде всего его самого? Вызывающая самое сильное и утонченное вожделение женщина, в трезвом и нравственном взгляде на нее как человека, ее сутью может порождать и ненависть, и отвращение – и не поможет в этом даже ее способная взывать вожделение красота! Часто ли мы, ослепленные властью страстей, способны различить и воспринять вот ту подлинную красоту сути и образа женщины, ее личности и неповторимости, которая способна породить настоящую любовь к ней? А не называем ли мы обычно «красотой» лишь идол нашей развращенности и слабости, потакания тому, над чем должны властвовать, зависимость от чего должны преодолеть трудом над собой и нравственной силой?.. Ведь не даром, не даром философы античности и возрожденческие гуманисты видели во власти над собой, над страстной стороной себя свободу, путь к совершенству и добродетели, а главную битву и подвиг человека видели в строительстве им себя! А будешь ли ты любить женщину, если она потеряет свою красоту и способность пробуждать и удовлетворять вожделение – в силу возраста, во власти трагического случая или болезни? Останется ли она дорога тебе – как человек, с его жизнью, стремлениями, чувствами и возможностями, так же как и ты, обреченный на трагическую судьбу, имя которой смерть? Вот именно так – как личность, неповторимый человек в его судьбе, тем личным и человеческим, чем он тебе желательно и возможно близок? Зависимость ли от другого человека, опутавшая твою жизнь и судьбу, способна сделать его для тебя подлинно ценным и дорогим, любимым? Будешь ли ты любить женщину, испепеленную страданием и несчастьями, познавшую изувеченность тела, требующую от тебя заботы и жертвы – дорожа ею как человеком и человеческим в ней, ибо именно человеческое и личное в ней тебе важно и было важно в связи с ней изначально? А если нет – как же сметь называть свое отношение к ней «любовью» и что же на самом деле, вопреки бремени необходимости и власти страстей, должно быть основанием для связи с женщиной? Любовь, настоящая любовь, нравственная способность любить – редкий цветок, он любит повторять это. Войцех Житковски давно усмехался, что во всей чехарде наших представлений о красоте женщины и привычных для нас отношениях с женщиной, ее человеческие образ и суть всё равно как правило остаются не узнанными и не разделенными, и связь с ней строится на хрупком, мимолетном, лживом, цементируется властью необходимости, разной и многолетней зависимостью, обрастая сонмом разрушительных и уродливых чувств и привычек. Всё это Войцех прочувствовал и внутренне пережил очень давно. Это, собственно, и стало причиной его одиночества, иногда казавшегося окружающим самим его образом, символом его судьбы. Правды любви и чувства к женщине он не знал, а разрушение и нравственное уродство лжи, продиктованной необходимостью связи, в которой люди словно играют роли, используют друг друга, оставаясь
