уничтожает их многими сотнями. До конца 41-го, пока за нахождение вне пределов гетто без разрешения не стала грозить смерть на месте, ему часто попадались на глаза люди с бело-голубой повязкой на рукаве, отчаянно пытающиеся что-то продать, раздобыть какую-нибудь еду для себя и близких… Их лица говорили о их жизни и положении гораздо больше слов и слухов. Конечно – они не подходили к его телеге, он видел их в основном проходящими вдалеке, мимо… Очень часто содрогался, видя их, ибо еще с краковских времен должен был носить такую же точно повязку и быть там же, где они, делить с ними одну участь, и понимал, что от этого его отделяет лишь прихоть случая. Впрочем – реши случай поиграть с ним, и его ждали бы пытки и смерть… это утешало совесть… и в минуты даже самого сильного страха, казалось ему участью лучшей… Теперь же, посреди разговора, в котором перед глазами как живой вставал Краков, Войцех вдруг кожей ощутил и представил, что та же самая страшная доля конечно настигла и евреев краковского гетто, и его семью – вместе со всеми… Пан Юлиуш не мог сказать многого… Он знал то же, в конечном итоге, что и все. Что евреев массово депортировали все годы, продолжали делать это в том числе и тогда, когда цветущее до войны еврейское население превратилось в кучу обездоленных, затравленных, измученных голодом и унижением страдальцев, запертых в маленьком закутке гетто, не знающих, какая судьба их ждет завтра. Что в начале июня много крови лилось на улицах гетто и чуть ли не половина его жителей была вывезена… Пан Юлиуш не смог договорить – всем было понятно, куда и на что, и не было сил произносить это адское, не укладывающееся в мысли и самое больное воображение… Тем более, что речь шла уже о возможной судьбе близких, родных, множества общих знакомых… Войцех вспоминал всё виденное и слышанное и понимал, что шансы для его семьи оставаться до сих пор в живых были мизерны и скорее всего – уже случившиеся события стали для его родных судьбой… Впрочем – через какое-то время разговор утих, а после – сам собой вышел на главное для них в данный момент…
– Вы не представляете, пан профессор – начал пан Юлиуш после некоторого молчания – я не часто встречаюсь с паном ректором ныне, но даже в лучше времена я редко видел его таким счастливым, загоревшимся почти ребяческой радостью, как сегодня… Все считали вас погибшим, пан профессор, так или эдак… Либо сразу, ведь никто не знал наверняка, как немцы производили аресты и были вы схвачены в конечном итоге, или же нет, а если были, то участь покойного профессора Стернбаха, увы, не оставляла иллюзий, какая судьба могла постигнуть вас… Либо потом – во всем кошмаре накативших как снежный ком событий… Да и трагедия, произошедшая с пани Магдаленой, еще больше наталкивала на эти мысли… Вы исчезли, судьба ваша была для всех покрыта мраком, о ней не было слышно ничего, ни единого слова, а времена такие, пан профессор, что подобное заставляет думать
