Над ними тает серебристый дымок – белые семечки, черные сгустки, красные лужи…
Лети-лети, человечек —
Головой считай овечек,
Лети-лети, муравей…
Проклятая скобка.
Качается.
За спиной – все семь этажей, и ветер толкает в бок – лети, лети же!
– Эни-бени, рики-таки, турбо-урбо-сентебряки, – неслось снизу, – Эус-деус космодеус… Бац!
Сколько раз она стояла на краю крыши? Сколько раз ловила ветер в лицо? В нем путались невесомые шаги кошек, взлет голубиной стаи, шуршание тысячи смятых бумажек, дребезг стекла.
Тогда она не боялась.
А теперь…
Она глянула через плечо.
Далеко внизу шевелились верхушки тополей. Темная листва сверкала серебряной изнанкой, в просвете махала рукавами, металась белая одинокая рубашка на веревке.
Кто сейчас в Питере сушит белье на веревке?
Тополя сомкнулись – и навалившаяся тень скрыла белые рукава.
А что, если она сейчас разожмет руки?
И полетит, махая белыми рукавами?
А внизу будут кружиться разноцветные машинки, крошечные ларьки и человечки. И ветер помчится рядом, визжа от восторга, как молодой пес, которому наконец-то бросили палку. А потом у нее будет такая же изломанная рука, и черная кровь брызнет на асфальт, и Черный в черном плаще встанет над ней, и лошадиный череп…
Тут сила неведомая потащила ее вверх. Запястье сжала чужая рука. Ветер ворвался в открытый рот, волосы хлестнули по лицу. Через миг она уже вползала на пахнущую гудроном площадку.
– Это все ветер, ветер…
Ника судорожно всхлипнула, прячась за спасительной завесой волос. Ей было стыдно. А белобрысый тактично отвернулся. Что было делать? Ника кое-как вытерла футболкой мокрые щеки.
– Вон где ты обычно сидишь, – показал он, когда она успокоилась и села с ним рядом. Правда, отсюда отлично просматривался ее любимый угол, почти неузнаваемый сверху.
– Я на тебя давно любуюсь, как ты ходишь со зверем своим. А во-он там, видишь? За два дома отсюда – кирпичная труба и две антенны? Там тоже парень любит на крыше сидеть. А больше никого. Я тут давно все облазил. Тут целый квартал по верхам пройти можно. Только прыгать надо в двух местах. А можно и по чердакам, я ходил.
Ника молчала. Получается, ее крыша – действительно его. А она думала – полное одиночество, только она и город… тьфу.
– Тебя не было давно, а тут смотрю – сидишь. Вот решил познакомиться. Ты любишь крыши и кошек – я люблю крыши и кошек. Годится для начала. Тебя как зовут?
– Ника.
– Меня – Лев. А кота?
– Ох, где он?
– Да вон он внизу, не волнуйся. Посмотрел, как мы тут, все ли в порядке, и пошел себе. Коты всегда независимые, у них своя реальность, кошачья. Там дырки прогрызены во все четыре измерения. Как его зовут-то?
– Джучи, Жулик по-домашнему. А ты правда давно на меня отсюда смотришь?
– Да. Я к тебе привык. Я как будто в компании сидел, понимаешь?