Саубон нахмурился.
– Он… – Отрывистый хохоток. – Случалось ли ему поиметь тебя?
Весь воздух вокруг… высосан и непригоден для дыхания.
Взгляд, только что встревоженный и недоверчивый, сделался совершенно ошеломленным. Король Галеота зашелся в приступе кашля. Вода полилась у него из носа.
– Нет… – выдохнул он.
Пройас только что полагал, что смотрит на своего двойника, но, когда Саубон шевельнулся, шагнул к порогу, заложив руки за голову, обнаружил, что смотрит на то место, которое тот занимал.
– Он говорил, что он безумен, Саубон?
– Он так тебе и сказал?
Вечное соперничество, каким бы оно ни было, внезапно оказалось самой прочной из связей, соединявших обоих полководцев. В мгновение ока они сделались братьями, попавшими в край неведомый и опасный. И Пройасу вдруг подумалось, что, возможно, именно этого и добивался их господин и пророк: чтобы они наконец забыли о своих мелочных раздорах.
– Так, значит, он оттрахал тебя? – вскричал Саубон.
Попользоваться мужчиной как женщиной считается преступлением среди галеотов. Это позор, не знающий себе равных. И окруженный со всех сторон визгливыми ужасами, Пройас понял, что навек запятнал себя в глазах Коифуса Саубона тем, что в известной мере сделался женоподобным. Слабым. Ненадежным в делах мужества и войны.
Странное безумие опутало черты Саубона клубком, в котором переплелись безрассудство и ярость.
– Ты лжешь! – взорвался он. – Он велел тебе сказать это!
Пройас невозмутимо выдержал его взгляд и заметил много больше, чем рассыпавшаяся перед его хладнокровием ярость собеседника. A заодно понял, что если претерпеть насильственные объятия их аспект-императора выпало на его долю, то самому страшному испытанию все же подвергается Саубон…
Тот из них двоих, кто в наибольшей степени ополчился против ханжества его души.
Статный норсираец расхаживал, напрягая каждое сухожилие в своем теле, тысячи жилок бугрили его белую кожу. Он огляделся по сторонам, хмурясь, как отпетый пьяница или седой старик, обнаруживший какой-то непорядок.
– Это все Мясо, – коротко всхлипнул он. И вдруг метнулся к блюду и отшвырнул его к темной стенке. – Это проклятое Мясо!
Внезапный его поступок удивил обоих.
– Чем больше ты его ешь, – проговорил Саубон, разглядывая стиснутые кулаки. – Чем больше ешь… тем больше хочешь.
В признании есть свой покой, своя сила. Лишь невежество столь же неподвижно, как покорность. Пройас полагал, что эта сила принадлежит ему, особенно с учетом предшествовавших волнений и слабости. Однако охватившее его горе мешало заговорить, и читавшееся на лице отчаяние сдавило его горло.
– Саубон… что происходит?
Бессловесный ужас. Одна лампада погасла; свет дрогнул на континентах и архипелагах, сложившихся из пятен на холщовых стенах.
– Никому не рассказывай об этом, – приказал Коифус Саубон.
– Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю! – внезапно