Файскопф, Фар-Села, фитературный факультет, фемина,
Фрина, фрамуга, фазан, фаска… фланель, фиоритура, Ferrary,
Фигаро… Фрейд… флагалище, физда, феллацио, фпендюрить, фжопу.
А может, стихи?
«Фешние фоды фегут с фор фучьями, Фтицы фесенние фесни фоют!» Фолучается! Филофофия! Филолофия! Филофогия! Фемиотика! Фуква-фимфол, фнак фместо флофа, дафе фместо фысли… что-то там у них такое факральное у филолофоф этих, филофофоф, – Профефор Файскопф фисал… Фочти фее согфафные фукфы лифние! А мофет, и флафные! Фофоче ффе фукфы!
А что если ассоциации не те? Если всмотреться, игнорируя все эти финтишлюшки: символ, знак и прочую чушь?
Что оно по сути такое, это «Ф»? То есть, ежели увидеть, как есть, то есть вообще?
М-да. Опять это… Женственная какая-то буква, даже женская.
А если взять смелым экспериментом? Новым подойти, совершенно неожиданным подходом? Поставить вверх ногами, так сказать, вниз головой? Было «Ф», а стало – «Ф»!
И вывод тут единственно-верный и вполне научный: не все еще открытия открыла наука, многое сделано, но еще больше у нее впереди.
Потому-то поэт-писатель, драматург, и эссеист, и ученица фосьмово фласса, фишущая фочинение, – да что там! Ткните пальцем в первого попавшегося человека, – вот он, по пояс в снегу у колючей проволоки стоя выводит головешкой на дрожащем от ветра листе железа: «Рафиоакфифные отфофы! Беф сфецфофтюма фе ффодить!» – одним словом, всякий, кто работает с буквой, понимать должен: от её много чего зависит!
Тамара
– Дети ничего не боятся – считается, что ничего не понимают. А что, собственно, понимать? «Мы в детстве ближе к смерти, чем в наши зрелые года»… Вы знаете Мандельштама? Стихи – вещь абсолютно ясная! – тут его детская голова упала на грудь и реденький седой пух приподнялся над ней.
– Кажется, сквозняк! – подумала Тамара, – встала и закрыла окно. В холле было тихо. – Спит, что ли?
Но он не спал. – «Наши зрелые года» – просто глупость человеческая! Мы полагаем, зрелость – это когда знаешь точно, чего тебе надо и как это сделать, и сколько у тебя сил… А это пора, когда ясно, что уже ничего не надо, что сделать ничего нельзя, и сил уже нету и больше не будет, но все и так хорошо… с тобой, – и без тебя! Человек стоит, расправив ветви, листва шумит… а у корней – свежая вода[14], и все хорошее на этом свете делается само по себе. Тамаре показалось, что он заговаривается: Какие ветви? Как это – само по себе? – Вот окно же закрылось! – сказал старик. – Я и подумать не успел, а ты уже вскочила… Да… О чем это я? Когда-то люди знали, кто они, а мы… забыли. «Вши в волосах на моей груди – что кузнечики в траве», как сказал Басё. Но вы скажете «вши – это плохо».
Старичок устал. Паузы в его речах становились все длиннее, одна из них тянулась так долго, что он едва слышно захрапел. Это был совсем сухонький маленький старичок, когда-то он был важная птица, но врач рассказывал об этом на своем «высоком иврите», а не на «иврит-кала», который Тамара учила в ульпане