От перелаза было невозможно что-либо услыхать. Ребята побежали к саду со стороны улицы, где рос вишенник. Приникли к плетню, осторожно смотрели из-за него.
– Мыколо, Мыколо, ось я бачу. Иды сюды! – шептал один.
– Та почэкай, и у менэ добрэ выдно.
– Де вин? Я ничего нэ бачу! – хныкал и лез ко всем ребятам самый маленький из них, не видевший ничего.
– Ось, дурный! Ось, бач! – тыкал его головой в проломленный плетень старший хлопец.
Смотрели, жадно слушали, что такое сам с собою говорит генерал, но ничего не понимали: генерал говорил на непонятном языке.
Потихоньку за ребятами потянулись к вишеннику и любопытные бабы. Подходить к самому плетню соромились. Стояли на дороге, издалека тихо спрашивали у ребят:
– Що вин робыть?
– Що вин говорыть?
Ребята разочарованно отвечали:
– А хто ж його зна. Ходыть та бормочэ.
– А що ж бормочэ?
– Молыться або що?
– Щось бормочэ нэ по-нашому…
Ребятам уже становилось скучно смотреть на эти генеральские сапоги – сапоги как сапоги, даже без шпор, – на небольшую косичку генерала, на его худую шею.
Но генерал ходил недолго, он шмыгнул вдруг в палатку и остался в ней. Должно быть, лег спать. Ребята божились, что слышат, как генерал храпит.
– О, чуеш, чуеш?
– Та ж то Пэтро сопэ…
– Пэтро, одийды!
Маленький Петро обиженно отошел в сторону.
– О, чуеш?
– Эгэ.
– Спыть. Мыколо, побижымо на ричку купаться…
А в это время денщик Прохор не торопясь обедал за тем же самым столом, за которым полчаса тому назад ел генерал. Прохор сказал хозяевам, что у его барина такой порядок: после обеда он учит по бумажке турецкий разговор, а потом ложится спать, стало быть, пока что можно и ему спокойно пообедать.
– А на що гэнэралови вчытыся по-турэцькому? – спросила хозяйка.
– Дурна баба, – вмешался муж, – з туркамы который рик воюе – и по-християнському з ными будэ балакаты? В полон кого возьмут або що…
Хозяин сбегал в шинок, принес полкварты горилки – хотел развязать язык денщика, расспросить у Прохора про такого необычного генерала. Горилку Прохор выпил охотно, но остался все так же немногословен и мрачен, как и был. Он только сказал, что барин – что ж барин? Барин ничего, добрый!
– А чы богатый? – спросил Трохим.
– Бога-атый…
– А чы жонатый? – спросила Трохимиха.
– Женат, барыня, должно быть, сегодня приедут из Москвы – ждем!..
Тут обе Зинченки – мать и дочь – засыпали Прохора вопросами.
Прохор ковырял в зубах пальцами, икал, глядя на опустевшую полкварту, и, слабо понимая, что такое лопочут бабы, все переспрашивал:
– Ась? Чего-с?
Разобрав наконец, что они хотят побольше знать о генеральше – какого она роду, красивая