Суворов ласково поздоровался с племянником.
– Вчера запамятовал, а сегодня вспомнил тебя, Коля! – сказал он. – Служить к нам пожаловал?
– Хотелось бы, дядюшка.
– Ладно. Послужим! – ответил Суворов. – Ну как, Варенька, тебе спалось на новом месте? – спросил он, целуя жену.
Варвара Ивановна вспомнила давешнюю обиду и уже нахмурилась, но муж предупредил ее:
– Знаю, знаю, гневаешься, что отослал домой твоих дур. Не сердись, душа моя. Ведь, право, им тут нечего делать! В прошлом году жили же мы в Крыму с одной Улей и Прохором. И неплохо.
Если бы в хате не было Николая Сергеевича, Варвара Ивановна не так легко простила бы мужу, но теперь ей не хотелось поднимать спор. Тем более еще, что Александр Васильевич сегодня был особенно ласков даже с Николаем Сергеевичем.
И она только возразила:
– Да разве Уля справится одна со всем?
– А Прохор зачем?
– Прохор вечно пьян…
– Выпить он любит, это верно, но зато – хороший слуга. Пьян да умен – два угодья в нем, – улыбнулся Суворов.
– А что подумают о нас люди? Генерал, а один денщик да горничная, точно мелкопоместные какие…
– Пусть думают что хотят, помилуй Бог! Меня моя матушка императрица знает, меня солдат знает, а до остального мне и дела нет! – ответил Суворов.
И на этом разговор о дворовых девках окончился.
IV
Четырехлетняя Наташа проснулась, как всегда, вместе с мухами: еще все спали, во мухи уже почуяли день, без устали кружились под потолком.
В хате стоял полумрак, – на ночь окна закрывались старыми, щелистыми ставнями. В полумраке все представлялось иным: арбузы на лавке – словно чьи-то головы, а маменькин салоп – как страшная ведьма, о которой вчера вечером, захлебываясь от страха, рассказывала Гапка.
Но Наташа не трусиха.
Это вечером немного страшновато пробегать через темные сени, когда не знаешь к тому же, дома ли маменька или опять ушла куда-нибудь с дядей Колей. Но теперь ничего. Теперь Наташа чувствовала, что выспалась, – значит, уже утро, значит, на дворе солнце, голубое небо, а над садом, над ставом высоко пролетают тонкие паутинки.
Наташа повернулась к маменькиной кровати. Голубое атласное одеяло возвышалось на постели точно гора. Середина этой горы едва заметно колыхалась. Так и есть: маменька еще спит.
Но за окном, в саду, где стояла папенькина палатка, слышались голоса: один быстрый, со смешком, а другой медленный, приглушенный, гудевший, точно шмель в вишеннике. Папенька встал уж – он вставал раньше Наташи, – напился чаю, побегал по саду и теперь сидит и читает толстую книгу, а Прохор, как всегда с утра, бурчит, чем-то недоволен.
Вставать, вставать!
Наташа отбросила одеяло, схватила платье, перекинутое через спинку кровати. Повертела платье в руках, чтобы найти на нем желтенькую пуговку, – Уля всегда твердит: эта пуговка должна быть сзади. Нашла ее, надела платье так, как учила Уля. Пуговка