– Три кубика успокоительного, живо!
Руку сжало, но я не чувствовала боли, не чувствовала, как игла пронзила кожу и вену. Я выла, будто волчица, потерявшая своего волчонка, разрывая легкие и натружая горло до хрипоты.
Резкий запах ударил в нос, в глазах защипало. Ко мне словно вновь вернулся слух, и я прозрела, и услышала всхлипы и причитания тетушки. Уже знакомый мужской голос произнес:
– Вы родственница? Подождите пока в коридоре.
Чуть скрипнула дверь, наступило молчание. В этой тишине я слышала стук своего сердца – тяжелый, но ровный. Лекарство действовало.
– Белла Аркадьевна, – доктор говорил спокойно и в его голосе я не чувствовала жалости, да и не хотела ее. – Вы должны понять, – продолжил он, чуть отведя взгляд в сторону, – мы сделали все от нас зависящее. У вас оказалась очень редкая внематочная беременность брюшного типа. Плод развивался не внутри, а на поверхности матки. Вы могли умереть.
– Лучше бы, – прошептали мои губы.
– Прекратите, – голос доктора не повысился и на тон. – Вы еще молоды и у вас есть шансы родить.
– У меня дочь.
– Тем более. Думайте о ней. А теперь набирайтесь сил и выздоравливайте, – он поднялся со стула и вышел из палаты. Его место тут же заняла тетя.
– Белочка, поесть бы надо, – она смотрела с состраданием, и я подумала, что наверно сейчас, тетушка единственное существо на белом свете, которое может меня пожалеть по-настоящему.
– Теть Валь, он прислал мне развод.
Она вздохнула.
– Ребеночек его был? – тетка отвела глаза.
– Да.
– Ну и хорошо, что так вышло! – вдруг выпалила она. – Мало того, что он, сволота, бросил тебя, так еще чуть не погубил. Кровиночка ты моя-а-а, – запричитала родственница.
– Сколько я уже здесь, – прервала я ее причитания.
– Двое суток, как прооперировали. Я уж думала не придешь в себя. Врачи сказали – много ты крови потеряла, – кажется, она опять собиралась всплакнуть.
– Ладно, теть Валь, прорвемся, – я попыталась улыбнуться. Вышло паршиво.
***
– Серебрянская, ну ты и напугала меня!
Начальник колонии заявился ко мне в больницу на следующий день. Видимо, действительно, переживал. Только вряд ли за меня, скорее за английский своей дочери.
«А ты превращаешься в циника, Белла Аркадьевна» – отметила я про себя, глядя, как подполковник скромно устраивается на стуле. Но он меня, все же, удивил.
– Я говорил с главврачом, – немного покашляв, продолжил «хозяин» поселения. – Не переживай, все лекарства, что называется, достанем. Вылечим тебя, Серебрянская. Будешь, как новенькая, что называется.
Он нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке в этой палате, рядом со мной, лежащей на кровати, бледной от потери крови, с опухшими от слез веками. В его понимании, мне требовалось сочувствие и жалость, а