– Если я позволю тебе увезти Амандину и Франсуа, обещаешь, что вашей ноги никогда в Париже не будет?
– Не пройдет и трех дней, как мы уедем и считай что умрем для вас.
– По мне, уж лучше так, чем видеть, что ты тут торчишь, и все время опасаться детей… Ладно уж, коли надо на что-то решиться, забирай детей… и убирайся с ними как можно скорее… чтоб мои глаза вас больше вовек не видели!
– Решено?!
– Решено. А теперь отдай мне ключ от погреба, я хочу выпустить оттуда Николя.
– Нет, пусть он сперва как следует протрезвится; я отдам вам ключ завтра утром.
– А как с Тыквой?
– Это другое дело; выпустите ее, когда я поднимусь к себе; мне на нее глядеть противно…
– Ступай… И хоть бы ты поскорее провалился в преисподнюю!
– Это все, что вы мне хотите сказать на прощание?
– Да, все…
– К счастью, это наше последнее прощание.
– Самое последнее… – пробурчала вдова.
Марсиаль зажег свечу, отворил дверь кухни, свистнул свою собаку, которая с радостным визгом прибежала со двора и последовала за своим хозяином на верхний этаж.
– Ступай, наши счеты с тобой покончены! – прошептала вдова, погрозив кулаком вслед сыну, который поднимался по лестнице. – Но ты того сам захотел.
Затем с помощью Тыквы, которая разыскала и принесла связку отмычек, вдова отомкнула дверь погреба, где сидел Николя, и выпустила своего сынка на свободу.
Глава III
Франсуа и Амандина
Франсуа и Амандина спали в небольшой комнате, расположенной прямо над кухней, в конце коридора, куда выходило несколько других комнат, служивших общими залами для завсегдатаев кабачка.
Разделив на двоих свой скудный ужин, дети, вместо того чтобы потушить фонарь, как приказала им вдова, бодрствовали, оставив дверь полуоткрытой, чтобы не пропустить минуты, когда их брат Марсиаль пройдет мимо, направляясь в свою комнату.
Пристроенный на хромоногой скамеечке фонарь отбрасывал слабый свет сквозь свой прозрачный рожок.
Грубо оштукатуренные стены комнатушки, убогое ложе для Франсуа и старая детская кроватка, ставшая уже слишком короткой для Амандины, груда нагроможденных друг на друга стульев и скамей, разбитых и расколотых шумными посетителями таверны острова Черпальщика, составляли жалкое убранство этого чулана.
Амандина, сидя на краю кровати, старательно завязывала на лбу косынку из фуляра, украденного Николя, которую он ей подарил.
Франсуа, опустившись на колени, держал осколок зеркала перед лицом сестренки, а она, повернув голову набок, старательно завязывала огромный бант, который она соорудила, стянув на лбу два кончика косынки, торчавшие, как рожки.
Франсуа с таким вниманием и восторгом любовался головным убором Амандины, что на миг отвел в сторону осколок зеркала, так что девочка не могла разглядеть в нем свое личико и