– Да, кружок, вот здесь, во дворце.
Пауза. После паузы:
– И это вполне официально, да? В смысле (извини), со всеми бумагами, разрешениями?..
– Ес-с-стественно. В смысле.
– Я просто тоже преподаватель, мне интересно… хм… и часто у вас занятия?
– Раз в неделю.
– Ну ладно… то есть… нет. Сейчас… (Пауза.) А чем вы там занимаетесь?
– По-моему, название говорит само за себя – сужением сознания.
Я замечаю, что Фома нервничает. Видно, что, с одной стороны, его жжет желание побыстрей добраться до места назначения, а с другой, очень хочется, прямо сию же минуту, не сходя с места, добраться до самой сути услышанного.
А вот чем занимаются в кружке, я расскажу чуть позже.
Фрагмент главы из романа Сыча.
Совершенно ясно, что он пытался пройтись тут (зная некоторые факты его биографии) по Фоме, но… дальнейшее – молчание. А все-таки – что за сволочь!..
VII
Да уж: трудно было не догадаться, по кому в этом веселом письме прошелся Тверязов – когда-то газета, в которую Тягин позже пришел работать, опубликовала серию его путевых заметок о небольшом путешествии автостопом по европейскому югу. Но еще до письма, с самых первых страниц тверязовских хроник, Тягин стал замечать свое в них присутствие. С каждым следующим абзацем странное, немного волнующее ощущение узнавания навещало его всё чаще и отчетливей и скоро переросло в твердую уверенность: один из главных героев романа, Фомин, списан по большей части с него. Так же, как приятель Фомина Фомский был списан с автора. В обоих случаях, как и во всех других, не обошлось без примесей. В том же Фомине, как уже было замечено, мелькнул кое-какими деталями обстановки и девицей (естественно, не той вчерашней, а какой-нибудь из прошлых, которые у него не переводились) Абакумов. А в упоминании о разбогатевшей в браке сестре издевательски подмигнул Хвёдор. Тут, однако, и не пахло злой преднамеренностью, желанием уязвить или выставить в невыгодном свете. К тому же Тверязов вольно или невольно избегал точного копирования. Казалось, всё, что имелось в его распоряжении – биографии, характеры, внешние данные, – он тщательно перемешал и раскидал в произвольном порядке, не заботясь о том, кому что достанется. В этих переливах, в пестрой многоликости героев, которые при каждом повороте неожиданно оборачивались еще кем-то, была особая дополнительная прелесть – удовольствие, доступное, увы, только посвященным. Нравилось Тягину и то, как, с какой теплой, непосредственной живостью всё подавалось, и вот это уже касалось качества и содержания написанного. Начиная читать, он готов был к тому, что роман окажется какой-нибудь развеселой, с подмигиванием на все четыре стороны, одесской литературой, к которой Тверязов (с его-то характером и образом мыслей!) имел парадоксальную и необъяснимую для Тягина склонность. Одесским колоритом самого дурного пошиба, вплоть до фразочек, якобы подслушанных на Привозе, он когда-то даже пытался, правда не очень успешно, зарабатывать. И тут – такое.
Словом, Тягину, к его облегчению, было за что, не кривя душой