Корзина полная персиков в разгар Игры. Владимир Евгеньевич Бородин

дни, когда население обширной Империи услышало о начале войны на Дальнем Востоке, повсюду проявляется подъём патриотических чувств и даже столичная отнюдь не верноподданная молодёжь шествует к Зимнему с пением «Боже, Царя храни». В народе поносят «желтолицых пигмеев» и не сомневаются в их скором разгроме. Вскоре после первых неудач в войне настроение заметно меняется. В семействе Охотиных случилось неожиданное: родители получили письмо от импульсивного Петра, что он не может продолжать учёбу, когда такие дела творятся и должен что-то сделать для державы, поскольку считает зазорным в своём возрасте продолжать отсиживаться в городе. Послание заканчивалось словами: «Не ищите меня. Исчезну надолго, но вернусь».

      – Ах ты, Господи, и что ещё непутёвому в голову стукнуло! – сокрушалась мать.

      – Братца моего кровушка сказывается, – мрачно заметил Гордей, уже встающий с постели.

      В то время, как Борис уже почти склонил Петра своими речами ко вступлению в революционно настроенную партию, после возникновения внешней угрозы и под влиянием бесед со студентами-эсерами, Петя задумал странную вещь: «Раз начинается кровопролитие, а средств на современную военную технику, как всегда не хватает, значит следует любыми путями вытянуть побольше денег из богатых торговцев, не желающих раскошелиться на святое дело, а то и ограбить, и на эти деньги срочно построить боевое судно для Отечества. Политическая борьба Бори и ему подобных пока потерпит. Не время ей в суровый час, да и не уверен я в её правоте». Без вникания в детали сумбурного плана, Пётр решает отправиться в Нижний Новгород на саму Макарьевскую ярмарку181. «А куда же еще ехать в поисках скопления наибогатейших купчишек?»

      – Не вводи мя в убыток, Спиридон Севастьяныч, – грохотал раскатистый бас купчины с монументальной фигурой, подливающего хлебного вина в стакан соседа – такого же основательного бородача, но расплывшегося от избытка жиру, – уж истинником182 платить не стану!

      – Упаси Господь, Парамон Параклитович, и мысли нет таковой, – тенорком отвечал второй.

      – Вот так оно и лучше. Забудем про ту партию товара, как и не бывало, – успокоился Парамон, поглаживая бороду, а Спиридон и вовсе смяк от выпитого и уже был способен лишь потирать жирное брюхо, отрыгивая с глуповатой улыбкой.

      – Никак война в Маньчжурии началась, – продолжил Парамон, – Не отразится ли на поставках с востока? Всё думаю: закупать – не закупать там?

      – А макак ентих мы враз добьём, да и весь тот Восток наш поболе станет, Парамон Параклитович, – расплылся толстяк, растянув толстые губы в безразмерной улыбке.

      – Это ещё как сказать, мой милый Спиридон Севастьяныч, видать, газет ты давно в руки не брал. Дела-то наши не так хороши, как ожидалось.

      – Не встречник183 я те, Парамон Параклитович.

      – Вот что я скажу: пора нынче прекращать со «Слезою Иерусалимскою»184, да за коржики